Фазовый переход. Том 2. «Миттельшпиль» - Василий Звягинцев

Агранов хрустнул суставами пальцев, выругался, отгоняя наваждение, подошёл к раскрытому в сторону Китай-города окну. Прикурил от пляшущего в руке огонька спички. Чёрт, разволновался, хоть опять сексотку вызывай. Нельзя так распускать воображение! Но постой-ка, братец, сказал он сам себе. Что-то в неуместных, казалось бы, не по чину и возрасту даже мыслях промелькнуло рациональное. Очень какая-то тонкая, вроде осенней паутинки зацепка. Потянув за которую, очень осторожно, можно… А что можно?

Разобраться, кто и что есть «товарищ Волович» и для чего его сюда сунули. Главное – не спешить. Мысль не спугнуть. Что тут за связь вдруг возникла – Волович, его девка на карточке, Лариса… Лариса! Вот. И совсем не в том смысле, что обычно, она пришла сейчас на ум. Совсем даже наоборот.

Но пока нужно хоть приблизительную картинку происходящего выстроить. Что мы на данный момент имеем?

В качестве шпиона Волович «Братству» здесь не нужен. Других хватает. И по характеру на «полевого агента» не тянет. Трус. Слабохарактерный. В камере часто плакал, причём не на публику, а будучи уверен, что его никто не видит. Хорошие агенты, напротив, в подобной ситуации моментами сбрасывают маску, выходят из образа. Поганенького, честно сказать, в данном случае образа. Трудно даже и вообразить, как и для чего подобный можно использовать.

Но как бы там ни было, он сейчас здесь. Итак?

Не шпион. Да и те, кто его забрасывал, отлично знали, что с его легендой свободы, нужной для результативной разведработы, не получить и через годы. Всегда будет и на примете и на крючке.

Агент-провокатор? Опять не годится. Кого и как он может провоцировать? Если бы действительно имело место противостояние между РСФСР и Югороссией, тогда да, «агентура влияния» нужна. А если налицо кукольный театр, напоказ Западу и для удержания в узде собственных слишком рьяных «коммунистов». На самом деле Троцкий запросто встречается с Врангелем лично, часто общается по специальной телефонной линии, и любые сколь-нибудь серьёзные внешне– и внутриполитические шаги, включая повестки партийных съездов, тщательно согласовываются и с ОСВАГом[50], и с представителями «Братства»…

Размышления с торопливым хождением вдоль и поперёк необъятного кабинета, прерываемым остановками у конторки в углу, за которой Агранов, как это было широко распространено в девятнадцатом и начале двадцатого века, любил работать стоя. Считалось, что это полезно для позвоночника и спасает от геморроя. Яков бегло набрасывал толстым синим карандашом одному ему понятные схемы и писал обрывки каких-то фраз, просто для фиксации мелькающих на разных уровнях сознания идей и образов.

Он ведь действительно был очень умным человеком – Новиков с Шульгиным в нём не ошиблись с самой первой встречи. Начальник ГУГБ из Якова получился прямо отличный, не хуже того же Берии или германских коллег – Гейдриха с Шелленбергом. Причём фантазии у этого было даже больше, плюс глубокая любовь к искусствам, своеобразно преломлённая. Да и Удолин по своей линии не стал бы водиться, с кем попало. И сейчас Агранов выстраивал интересную и непротиворечивую схему предназначения и использования Воловича, рассуждая одновременно и за Ляхова, приславшего сюда журналиста, и за себя.

Конструкция вырисовывалась до крайности интересная. Весьма многослойная. Если всё сойдётся, у Агранова появятся исключительные возможности контролировать само «Братство»! Не в том смысле, конечно, как «Братство» контролировало его, но – хотя бы быть в курсе многих вещей, которые от него скрывают или просто не доводят до сведения.

Глядишь, в итоге и он сможет повести дела так, что ему предложат должность внутри организации, а не послушного исполнителя вне её, пусть и сколь угодно высокопоставленного.

Примерно такая же разница, как между капитаном британской разведки и курируемым им магараджой Джайпура. Хотя, с другой стороны, магараджой быть, пожалуй, всё же приятней. Но это можно обдумать позже.

Агранов, наконец, отбросил карандаш, собрал все исписанные и исчёрканные листы и убрал их в сейф, оставшийся от прежних хозяев. Изготовленный в 1897 году на заводе Крейтона в Або[51], он был настолько просторен, что в него нужно было входить, чтобы воспользоваться одним из десятка «несгораемых» шкафов поменьше, похожих на вокзальные автоматические камеры хранения будущего. В сейфе имелись освещение, вентиляция и, как современное дополнение – спецтелефон. Гораздо более секретный и «прямой», чем тот, что стоял у него на приставном столике у письменного стола.

Для смелости, точнее, чтобы унять внезапно возникшую внутреннюю дрожь, он открыл крайнюю дверцу, где был спрятан небольшой бар, или, как принято говорить здесь – буфет. В отличие от своего несостоявшегося преемника – Ежова, Яков считал дурным тоном прятать бутылки со спиртным в книжном шкафу, за томами Маркса и Ленина. Налил чуть больше ста граммов тоже получаемого из Югороссии армянского коньяку, «дёрнул» без закуски, закурил. Два вентилятора в потолке мгновенно вытягивали дым. Присел к откидному столику, снял телефонную трубку. Набрал на передней наклонной панели с большими квадратными кнопками три цифры.

Пошли гудки, низкие и мелодичные, совсем не те, что в московской городской и кремлёвской сетях.

После пятого абонент ответил.

– Здравствуйте, Лариса Юрьевна, – сказал Агранов, предварительно сглотнув слюну. – Вы меня извините, что я так, по собственной инициативе…

– Ничего страшного, Яков, в чём вопрос? – от её журчащего, низковатого для местных женщин голоса у главного чекиста ёкнуло сердце и бриджи стали тесными. Привычно, как много лет подряд.

– Мне кажется, что нам с вами нужно встретиться. Немедленно. Лучше – прямо сейчас. Вы позволите, я к вам подъеду?

До её резиденции в бывшем особняке одного из богатейших купцов старой России и одновременно мецената не хуже Третьякова или Щукина, на углу Гоголевского бульвара и Сивцева Вражка, ехать было минут пятнадцать всего. Агранов несколько раз там бывал и всегда восхищался великолепными интерьерами и коллекцией картин и скульптур. Особняк этот, не разграбленный в первые послереволюционные годы, а, наоборот, находившийся под усиленной охраной, Троцкий широким жестом подарил Левашову и Ларисе под представительство «Союза друзей РСФСР» (была и такая «крыша» у «Братства»).

– Это так срочно? – в голосе Ларисы прозвучали, как показалось Агранову, игривые нотки. Этим она всегда его поражала и ещё больше возбуждала. Посередине крайне серьёзного, даже жёсткого разговора вдруг могла как-то двусмысленно улыбнуться, состроить глазки, полностью сбивая собеседника с мыслей и настроения. Или – наоборот, шутить, улыбаться и неожиданно сказать такое, от чего прошибал холодный пот и хотелось спрятаться под стол.