Мальинверно - Доменико Дара

– Вольфганг Амедей Плати́ отмучился, бедняга. Давно уже болел. Судьба его была написана.

Много лет я не слышал этого выражения. А в детстве чуть ли не на каждом шагу, дома, на улице, повсеместно, словно в этом уголке земли по-другому сказать не могли, а только: «Судьба его была написана».

Могли бы использовать другие глаголы и выражения: судьба была начертана, назначена, предрешена; могли бы сказать, что человек умер, скончался, почил, упокоился, преставился, приказал долго жить или что время его пришло, покинул земную сень, отошел от мира сего, отдал Богу душу, оставил эту юдоль слез, отправился на елисейские поля, однако они говорили только так и не иначе. Ребенком я впервые услышал это выражение по поводу своей матери.

Именно это слово – написано – впечатлило меня больше всего, и я подумал о вездесущем Творце с тетрадкой в руке, где он записывает жизнь и смерть людей. Когда я школьником прочитал Библию, где сказано, что в начале было Слово, я убедился, что все мои товарищи, все жители Тимпамары и я сам живем той жизнью, которую кто-то наверху для нас сочиняет. С тех пор, слыша эту фразу, я представлял, как Господь Писатель по непонятным причинам, то ли из прихоти, то ли от скуки, когда его одолевает зевота или слипаются глаза, решает поставить точку в истории этой жизни и умерщвляет своего персонажа. Эти впечатления и мысли, как и другие события в детстве, оставляющие неизгладимый отпечаток на воображении ребенка, были мною напрочь забыты вплоть до того утра, когда Марфаро произнес эти сакральные слова, словно был глашатаем народной мудрости, и тогда я, вспомнив свои детские впечатления, показался себе похожим на Него, ведь я тоже записывал финалы жизни людей, которые действительно существовали или, быть может, нет, тут не разберешься, ибо истории, рассказанные в книгах, в какое-то время нашего бытия и в каком-то месте действительно происходили либо могли происходить именно так, как они изложены; ведь наверняка жили люди, которых звали Люсьен Шардон, Аркадий Долгорукий или Растиньяк. Лишь описав смерть людей и литературных героев, можно сказать, что история их написана, и в свете этой истины я тоже почувствовал себя маленьким Schicksalsschreiber – писателем судеб.

Судьба Эммы была еще не написана, коль скоро я видел, что она разгуливает по земле.

Из двух гипотез, которые я сформулировал накануне, а именно, что Эмма – это она, а в могиле никто не захоронен, и что незнакомка и Эмма были сестрами-близнецами, проснувшись на следующее утро, я отдал предпочтение второй.

Может, так произошло потому, что я увидел во сне Ноктюрна, и мне пришлось по душе сродство наших судеб: ведь если представить кого-то, похожего на нас как две капли воды, это, несомненно, делает его родней и ближе.

Женщина, которую я видел, могла быть близняшкой Эммы, только с лучшей судьбой – не ей при рождении была уготована гибель, она выжила. Идентичный близнец, повторяющееся тождество, доминирующий генетический код, потому что еще не доказано, что в природе нет двух идеально совпадающих листьев, точь-в-точь одинаковых цветков и снежинок, кружащихся в зимнем воздухе.

Я припомнил, что в рукописи Корильяно не говорилось ни о каких сестрах-близнецах.

В окружавшей меня пустыне любая малейшая гипотеза требовала подтверждения. Посему я воспользовался предлогом, что меня вызывает мэр, и около десяти направился в мэрию. Первое лицо города снова находилось в отсутствии, в соседнем селении Фонтане с контрольным визитом, и неизвестно, когда вернется, осведомил меня секретарь. Я на это и рассчитывал и отправился в отдел регистрации актов гражданского состояния, ради этого, по сути, я и пришел.

Мопассан работал в этом отделе с незапамятных времен. Лет шестидесяти, белоснежная рубашка, серые подтяжки, смоляные глаза, лоб, изборожденный невзгодами времени. В юности его взяли на эту работу, потому что у него был красивый почерк, и действительно он был настоящим каллиграфом, когда делал записи в том или другом реестре. Он как предательство пережил переход к пишущей машинке, однако продолжал делать записи от руки каллиграфическим почерком с заглавными буквами, напоминавшими буквицы с орнаментами и миниатюрами в старинных летописях о каждом этапе человеческой трансформации, через которую проходили все жители Тимпамары: вступление в брак, перемена адреса, семейного состояния, но главное – рождение и смерть, в том бумажном пространстве, которое и было настоящим отчетом о прожитой человеком жизни. И Мопассан своей подписью внизу свидетельства удостоверял рождение людей и окончание срока их жизни; была даже справка о нахождении в живых. Листок бумаги. С его именем и фамилией поверх печати. Его подпись удостоверяла существование.

Я никогда не переступал порога этого отдела, поэтому, увидев меня, он удивился, но с радушием встретил:

– Мальинверно, в кои-то веки!.. Последний раз я вас здесь видел тысячу лет назад, вы заходили с дядей за свидетельством о смерти Вито, вашего отца, да упокоится с миром его душа.

Я остолбенел: «Я не помню…»

– А вот я помню все. Слушаю вас, чем могу быть полезен? – сказал он, подходя к стойке.

– Я понимаю, что вопрос мой может показаться вам необычным, но мне интересно, помните ли вы в Тимпамаре двух сестер-близнецов?

Мопассан нахмурил лоб:

– Должен признаться, что вопрос очень странный… – Он посмотрел на меня в ожидании разъяснений.

Ответ у меня был заготовлен:

– Это для кладбища. Мы должны эксгумировать несколько могил и натолкнулись на фотографии двух одинаковых женщин, но без имени, поэтому хотим сперва установить их личность.

Лоб разгладился – знак, что слова мои прозвучали убедительно.

– У вас, надо полагать, нет никакой ссылки на год…

– Ни малейшей.

Он сжал пальцами правой руки подбородок, уперся локтем в стол и устремил взгляд в неизвестную мне точку.

– Две сестры-близнецы… Единственные, кто приходят на ум, это сестры Казиньяна, но обе живы-здоровы… Больше не помню никого, а если не приходит в голову мне…

Скрыть разочарование мне не удалось: «Значит, увы, ничего не поделаешь».

– Посмотрите вокруг. Тысячи и тысячи папок, тысячи и тысячи мужчин и женщин, которых больше нет. Были бы у нас хотя бы имя или дата…

– А фотография не сгодится?

– К сожалению, нет, маловато… но если она у вас с собой, может, память нам и поможет.

Мне и в голову не пришло захватить ее с собой, в чем я сильно раскаивался.

Невесть почему мне стукнула мысль, что должен существовать отдельный журнал для записи близнецов, в котором записаны я и Ноктюрн. Стоило подумать о нем, и тут же в голову пришла еще более странная мысль.

– Можно получить свидетельство о смерти моего брата-близнеца?

От