Принцип мести - Сергей Зверев

– Пора позаботиться и о хлебе насущном, – сказал Игнатий, когда солнце скрылось за горизонтом. – С утра маковой росинки во рту не было.

– Я побуду в номере. Кто-то из нас должен дежурить здесь постоянно.

– Хорошо, – сказал он. – Схожу один.

Как только Игнатий ушел, в дверь постучали. Я открыл. И увидел Анюту. Так бывает: целыми месяцами ты живешь ожиданием какого-нибудь невероятного события, а когда оно наконец происходит, непременно застает тебя врасплох в какой-нибудь дурацкой куртке с эмблемой РХБЗ в третьеразрядной гостинице у черта на куличиках. В глазах у меня на мгновение потемнело, голова слегка закружилась. Смешалось все – времена, географические понятия, причинно-следственные связи; я стоял в точке пространства, которая называлась «нигде» в момент «никогда», и непонимающе смотрел на женщину-фрегат, узнавая и не узнавая ее.

– Неужели это ты? – промямлил я.

Замешательство мое было легко объяснимо: Анюта, внешне почти не изменившаяся, была одета в какой-то экзотический костюм, напоминавший наряд роты амазонок Балаклавского греческого полка – юбка малинового бархата, отороченная золотым галуном, зеленая с серебристой каймой бархатная же курточка и белоснежный тюрбан. От неожиданности я даже забыл поцеловать ее.

– Ну здравствуй, хитроумный Одиссей, – сказала она с улыбкой. – Так и будем стоять?

Ее голос, которым я бредил по ночам в течение долгих лет после нашей разлуки, вывел меня из оцепенения, но ощущение того, что Анюта – это не совсем Анюта, а какая-то незнакомая, внешне на нее похожая женщина, не прошло.

– Никак не могу поверить...

– У тебя такое суровое лицо. Но извини, выглядишь ты сейчас глупо, – проговорила она, осматриваясь в комнатушке, где не за что было зацепиться даже взглядом.

Я был совершенно сбит с толку, дезориентирован; у меня даже не возникло желания обнять ее, сказать что-нибудь ласковое. Мы отвыкли друг от друга и потому не могли преодолеть разделявшую нас дистанцию сразу, без подготовки – для этого требовалось какое-то время. Лишь на мгновение у меня мелькнула догадка, что все это неспроста – и ее отстраненно-ироничная манера держаться, и предостерегающе-нелепый наряд, и ускользающий взгляд пронзительно голубых глаз – она как бы говорила мне: я другая. Моя солнечная женщина была почти такой же чужой, как солнце в этой чужой стране, и я не мог с этим не считаться. И все-таки неиссякающая сила ее очарования вершила свое дело и неотступно овладевала мной, наполняя все мое существо какой-то странной нежностью. Неимоверными, чудовищными усилиями ты возводишь сложную архитектонику своего душевного равновесия и, добившись его, чувствуешь себя значительным, самодостаточным и мудрым, но стоит тебе случайно столкнуться с пленительной женщиной – и равновесие вмиг нарушено, все летит к чертовой матери, и самое мягкое название тому, что творится у тебя в душе, – полный бардак.

– Я очень тороплюсь. Поэтому коротко о главном, – сказала Анюта, и по ее строгому деловому тону я понял, что говорить мы будем исключительно о предстоящей операции.

– Я внимательно слушаю.

– Завтра в двенадцать по местному времени ты придешь в опиомокурильню в квартале от гостиницы, если продвигаться к центру города, и встретишься там с проводником по имени Илия. Это дхармадутта, странствующий монах-мессионер, сочувствующий нам. Он долго колебался, но как только узнал, что в экспедиции примет участие православный священник, сразу согласился. Илия знает многие языки Юго-Восточной Азии, исходил пешком весь Тибет и приведет вас туда, куда вам нужно, с закрытыми глазами.

– Он разговаривает по-русски?

– Он свободно владеет как русским, так и английским языками. Илия – потомок первой волны эмигрантов из России. Вот, собственно говоря, и все, что вам нужно знать о начальном этапе «Иравади».

– Анюта...

Я произнес ее имя внешне спокойно, но она, кажется, услышала в моем обращении пронзительный вопль и вздрогнула.

– Не надо. Что было, то было.

– Я приехал к тебе, и только к тебе.

– Ты приехал к той, с кем попрощался тогда, на теплоходе. Ее уже нет, – тихо проговорила она.

– Но я вижу ее перед собой, – сказал я и попытался взять ее за руку.

Она высвободила руку и пристально взглянула мне в глаза.

– Ты думал я буду ждать тебя вечно? Увы, жизнь устроена иначе. Я наложница, содержанка, называй меня как хочешь. По-твоему, на какие средства мне удается так вольготно существовать? Я живу с одним богатым сумасбродом, который подчиняется малейшим моим прихотям. Он души во мне не чает и делает все, что я захочу. Последняя моя «блажь», как ты сам понимаешь, путешествие в Непал. Мы торчим в этой забытой Богом стране уже почти полгода. Ты думаешь, мое начальство оплатит мне командировочные расходы? А он возместит все с лихвой...

Анюта произнесла все это на одном дыхании, гневно сверкая очами, и я невольно залюбовался ею, хотя, казалось, мне было не до этого – в душе моей творилось что-то невообразимое. Она была права: когда-то я сделал выбор и теперь жестоко расплачивался за свою ошибку. Любовь многолика и зачастую губительна – родительская любовь плодит монстров, слепое чувство безответно влюбленных взращивает эгоистов и жестокосердных людей, евангельская любовь, которая да пребудет с нами всегда, чревата новым варварством, любовь, опять же, зла... В моем случае искусственная, платоническая любовь победила любовь живую, испугавшись ее размеров и последствий, задушила ее в своих нежных объятиях, как тонкая лиана душит плодоносящее дерево. Мне не к кому было обратиться за советом, не перед кем поплакаться – я сам был во всем виноват и получил всего лишь то, чего заслуживал.

Мне было больно. Но имел ли я право упрекать в этом Анюту? Где был я, когда больно было ей?

Наше молчание, полное взаимной укоризны и невысказанных упреков, стенаний и уязвленной гордости, прервал Игнатий, вернувшийся в номер с пакетом, набитым продуктами.

– Извините, если помешал, – в нерешительности остановился он на пороге.

– Нет, что вы, проходите, – почти обрадовалась его приходу Анюта. – Мы уже все обсудили. Дмитрий расскажет вам о том, что надо сделать завтра. Давайте я вам приготовлю что-нибудь на скорую руку.

– Ты любишь готовить? – спросил я, задетый тем, что она уже никуда не торопится, хотя за минуту до этого утверждала обратное.

– Лучше голодная смерть в антисанитарных условиях, чем кухня и работа по дому, – отшутилась она. – Но что только не сделаешь для друзей.

Она сделала ударение на последнем слове, как бы давая мне понять, что отныне раз и навсегда этим закрепляется мой окончательный статус.

– О, да тут есть практически все для настоящего цимиса! – воскликнула Анюта, заглянув в продуктовый пакет. И я понял еще одну вещь: ее нынешний благодетель – еврей.

– Все, забираю это изобилие на кухню, обед через час, а пока довольствуйтесь запахами.