Уроки Красного Октября - Игорь Фроянов

Здесь, как и во многих других ситуациях, Парвус предстает как самодостаточный деятель, ни от кого не зависимый. Мы плохо верим в такую сказку, ибо убеждены, что Парвус находился в системе и действовал по поручению, а не по собственному почину[313]. К тому же трудно установить, откуда Парвус получал финансовые средства: только от торгового бизнеса или из каких-то иных источников. Несомненно только то, что «немецкие деньги» не исчерпывали всех финансов, которыми распоряжался Парвус. Наряду с «немецкими деньгами» шел параллельный поток других денег и так называемые немецкие деньги служили им прикрытием, так сказать, дымовой завесой. Это до сих пор не поняли исследователи, рассуждающие исключительно о «немецких деньгах» и клеймящие Парвуса как платного агента Германии, оставаясь тем самым на поверхности событий[314].

Наличие двух обозначенных нами линий зарубежного финансирования русской революции указывает на различие конечных интересов кайзеровского правительства и Парвуса, а точнее, тех, кто стоял за ним. Оно в полной мере обнаружилось во время подготовки Брест-Литовского мирного договора. Вот как пишет об этом Д. Шуб: «Вскоре после захвата власти большевиками и заключения ими перемирия с Германией, между Парвусом и германским правительством и высшим военным командованием возникли серьезные разногласия о форме мирных переговоров с большевистской властью. Парвус (как и лидеры германской социал-демократии Эберт, Шейдеман и некоторые другие лидеры большинства Рейхстага) настаивал на переговорах между парламентариями обеих сторон в нейтральной стране. Радек, Ганецкий и Воровский сначала поддерживали в этом Парвуса. С середины ноября до Рождества Парвус был в Стокгольме и был в постоянном контакте с Радеком и Ганецким. Их явная цель была обойти и правительство кайзера, чтобы таким образом подорвать его силу. Иначе говоря, они хотели свергнуть германское правительство по возможности скорее вместо того, чтобы ждать, когда в Германии вспыхнет революция. Но германское правительство и высшее военное командование на это не пошли. Мирные переговоры произошли в Брест-Литовске, в главной квартире германских восточных армий… Хотя Парвус и после декабря 1917 года поддерживал сношения с германским министерством иностранных дел, но прежнего взаимного доверия между ними уже больше не было»[315].

Необходимо заметить, что немцы и до того порой понимали несовпадение своих интересов с интересами Парвуса. Об этом, в частности, свидетельствует советник германского посольства в Стокгольме фон Ритцлер, сказавший в одном из посланий министру Бергену о том, что «наши (немцев и Парвуса. – И. Ф.) интересы опять совпадают»[316]. Следовательно, бывало и так, что они не совпадали. И немцы это понимали. И все же многие из высокопоставленных немецких чинов проявляли удивительную доверчивость к Парвусу. Тот же фон Ритцлер писал о нем в декабре 1917 г.: «Он действительно выдающийся человек, и у него масса прекрасных идей. Может оказаться, что скоро нам будет смысл строить свою русскую политику, опираясь на более широкие круги, чем те, которые представляет Ленин. И в этом случае он для нас очень нужен»[317]. А несколько раньше, в апреле названного года, германский посол в Копенгагене Брокдорф-Ранцау так отзывался о Парвусе: «Гельфанд реализовал несколько чрезвычайно важных политических мероприятий» и в России «он был одним из первых, кто работал на то, что составляет нашу цель… он чувствует себя немцем, а не русским, несмотря на русскую революцию, которая должна его реабилитировать… он был бы чрезвычайно полезен не только в решении вопросов международной политики, но и внутренней политики империи»[318].

Патриот Германии Гельфанд, чувствующий себя немцем, чрезвычайно полезный в делах внутренней жизни империи, – какая поразительная (если не подозревать здесь сговор) доверчивость, слепота и наивность! Правда, в Германии были политики, которые недоверчиво и скептически относились к Парвусу. К ним, по-видимому, принадлежал министр иностранных дел Готлиб фон Ягов. Но большинство, похоже, так и не поняли подлинных планов Парвуса, стремившегося не только уничтожить историческую Россию, но и заодно ликвидировать монархию в Германии.

Итак, финансирование революции в России, осуществлявшееся Парвусом, состояло из «немецких денег», а также «денег Парвуса». Первые служили прикрытием для вторых, что до сих пор сбивает с толку исследователей, «зациклившихся» на «немецких деньгах».

Какие бы крупные суммы ни тратили немцы, Парвус и его наставники на революционное разложение России, они могли быть уверены, что вернут их с избытком. Такую уверенность подсказывал многолетний, можно сказать вековой, исторический опыт. Преобразования, перестройки, реформы, революции в России, приводившие российское общество в состояние деструкции и разлада, всегда сопровождались утечкой на Запад огромных богатств. Даже с этой точки зрения наши западные соседи были заинтересованы в том, чтобы русский народ почаще был охвачен такого рода переделыванием своей жизни.

Эпоха Петровских реформ расплодила массу мздоимцев и казнокрадов, которые в сутолоке преобразований сколотили несметные состояния. Это было, по выражению современного исследователя криминального прошлого, «шальное время, когда сын конюха мог стать герцогом, крестьянка – императрицей… Это было время, когда огромные российские капиталы оседали в лондонских и амстердамских банках»[319]. Особенно отличился здесь «светлейший князь» А. Д. Меншиков, который алчным своим нутром чувствовал «всю непрочность института частной собственности в России» и потому вывозил наворованные деньги за границу. Он поместил в лондонский и амстердамский банки 9 млн. руб. а также на 1 млн. руб. бриллиантов и разных драгоценностей[320]. Богатства по тем временам сказочные. Капиталы, добытые лихоимством и воровством, Меншиков тайно переправлял на Запад с помощью посредников, таких, например, как венский резидент Авраам Веселовский, который и себя, конечно, не забывал[321]. Некоторые суммы Меншиков «размещал в западных банках совершенно открыто. Переводы этих денег производились в целях обеспечения внешнеторговых операций светлейшего князя. О масштабах «заморской» торговли Александра Даниловича можно судить по тому факту, что в 1726 году он отправил в Амстердам 14 099 пудов только почепской пеньки»[322].