Рыжий дьявол - Михаил Демин

Хакасский ландшафт весьма типичен для Восточной Сибири. Степная эта область со всех сторон окружена горами. И посевы, таким образом, как бы находятся на дне гигантской котловины. Я проехал эту котловину из края в край. И повсюду — это уже явственно чувствовалось — витал кисловатый, пивной запах солода. И было такое ощущение, словно тут, как в настоящем котле, готовится, кипит какое-то дьявольское варево.

Варево, негодное уже ни для людей, ни для птиц.

И я частенько теперь вспоминал Майины строки о хлебе…

С ней мы недельку поездили по Хакассии вместе. И этот период запомнился мне… А затем журналистская судьба развела, разбросала нас в разные стороны.

Жизнь провинциальных журналистов во многом напоминает жизнь бродяг; своеобразные эти хиппи ночуют где придется, скитаются по дорогам, «голосуют», ловя пролетающие машины. Они передвигаются как бы рывками и зигзагами, и иногда — невпопад… Вот так совершенно случайно очутился я однажды в Таштыпе, в глухом лесостепном районе, расположенном у отрогов гор.

Сыпал мелкий холодный дождик, и сквозь его завесу я не сразу разглядел детали. Как-то незаметно степь преобразилась, сузилась. Посевы сменились жестким кустарником. Впереди встал и заслонил полнеба косматый горный хребет.

— Куда это мы? — спросил я шофера. И он ответил, попыхивая цигаркой:

— Вверх!

Я сразу понял, что журналисту, пишущему об урожае, о хлебе, делать тут нечего. Но все же продолжал спокойно ехать. В конце концов о газете я больше уже не тревожился. Я уже знал, что ей надобно! Реальная правда, во всяком случае, начальству была не нужна. Редактор требовал от меня одного только — романтики. И я выдавал эту «романтику» бесперебойно, как на фабрике. Штамповал метафоры — и печатался легко. О чем я писал? Ну, конечно, о плещущемся золоте полей. И еще о ночных огнях комбайнов, похожих на упавшие с неба созвездия; о созвездиях, блуждающих во ржи. Писал о жаворонке, разучившемся петь, ибо слабый его голос заглушил грозный рокот моторов…

— Вверх, значит, — проговорил я задумчиво. — Так. А что же там наверху?

— Сплошная дикость, — ухмыльнулся шофер. — Царство язычников!

— Ну, язычники, положим, здесь повсюду, — проговорил я лениво, — хакасы — они такие…

— Нет, не скажи, — с обидой возразил шофер, — разница есть. И еще какая! Хакасы — учти это, — народ цивилизованный. Я сам, к примеру, по матери хакас. Образование имею. А брат у меня инженер… Вот так-то, друг. Ты не путай! Там, в глубине гор, за Таштыпом, — другие люди.

— Какие же?

— Разные… Алтайцы, сайоны. В основном, сайоны, — так раньше звали горных тувинцев. Потому и здешние хребты называются Саянскими… Вот там, действительно, дикость! Там еще каменный век продолжается. Эти сайоны ни Бога, ни черта не признают. Молятся камню, поклоняются огню.

— Как, в самом деле, огню?

— Ну да, — сказал шофер, — а что тут такого?

И вот тогда я почувствовал, что в Таштыпе мне надо побывать непременно!

* * *

Переночевав в таштыпской маленькой грязной гостинице, я наутро пошел бродить по кривым улочкам старинного этого улуса.[16]

Я пошел бродить… И внезапно остановился, увидев за ближайшим поворотом снег. Он засевал мостовую, белел на кустах и оградах. Снег в середине сентября? Это было непонятно. В такую пору здесь, на юге Сибири, идут, как правило, дожди. И еще вчера над Таштыпом прошумел косой дождичек; и сейчас на земле блестели непросохшие лужи… Так откуда же эта пороша, эта белая пыль?

Я закурил и осмотрелся медленно. И увидел, что стою напротив продуктового магазина. Окошко его было растворено и оттуда глядела на меня миловидная хакасочка — продавщица, — смуглолицая, в белой косыночке.

Взгляды наши пересеклись. И сейчас же она сказала, налегая грудью на подоконник:

— Водки нет! И не ждите.

— Ого, — пробормотал я, — вот как! — До сих пор я о водке вовсе и не помышлял, но теперь мне вдруг захотелось выпить. — Куда же это она подевалась?

— Так ведь — сухой закон, — хихикнула продавщица. — Торговать запрещено.

— Ах, да, конечно, — вспомнил я, — завели порядки, как в старой Америке… Н-ну, ладно.

Хакасочка проговорила бойко:

— Но если уж вам невтерпеж, могу посоветовать. Бегите налево, вон туда! — Она высунулась из окошка и махнула рукою. — Видите, открытая дверь… Может, еще успеете, найдете что-нибудь.

Открытая дверь, как выяснилось, вела в помещение аптеки.

И едва я приблизился к ней, оттуда навстречу мне вышел скуластый приземистый человек в безрукавке из козьего меха. Голову его покрывал красный крапчатый туго завязанный платок. В углу рта торчала дымящаяся трубочка. А в руках он держал большую вишневого цвета коробку с надписью: «Косметический набор „Красная Москва“».

Он толкнул меня плечом, но даже и не заметил этого, не посмотрел в мою сторону. Взор его был прикован к «Красной Москве».

Девушка, торгующая в аптеке (внешне точно такая же смуглолицая и молоденькая, как и продавщица из магазина), сказала мне с явным сочувствием:

— Если вы за выпивкой, то опоздали. Ни спирта, ни одеколона не осталось… Понаехали утром горцы и выпили все. Разобрали даже косметические наборы. Они у нас три года лежали, накапливались, никто их брать не хотел. А теперь за три часа разошлись. Вот этот тип последнюю коробку унес.

— Зачем же ему целый набор?

— Ну как же, — ответила она серьезно, — там ведь полно всего. Есть и цветочный одеколон, и два флакончика духов.

— До духов уже добрались, — усмехнулся я. — Эстеты!

Отойдя в сторону, горец остановился и с треском вскрыл «набор». Наземь посыпались какие-то тюбики и баночки. Затем он извлек из небольшой коробки еще одну — круглую и меньших размеров. Разъял ее и вытряхнул содержимое. Тотчас же вокруг него заклубилось белое облачко. Легчайшая пыль осела словно иней на сапогах его, на одежде, запорошила придорожные кусты.

И я догадался мгновенно: это же пудра! И еще я понял, сообразил: так вот откуда он, вот он какой — ранний таштыпский снег…

— Но для чего же все-таки высыпать пудру? — вслух подивился я. — Чудак человек. Отвез бы своей жене.

— Жена его этим не интересуется, — сказала девушка с легкой гримаской, — а ему самому посудина нужна. Коробочка-то ведь пластмассовая, любую жидкость держит. Вот, глядите!

И я увидел: склонившись к луже, горец зачерпнул своей «посудиной» немного воды. Затем вылил туда одеколон и духи. Тщательно все перемешал. И начал с жадностью пить.

Коктейль этот, судя по всему, был силен. Опустошив коробку, горец вздрогнул, сморщился и покачнулся… Но все же устоял.