Усама - Леви Тидхар

– Байер утратил часть своих прав на торговую марку «Героин» после Первой мировой войны, – сообщил он. – Между прочим.

– Понимаю.

– Джо, – заговорил седой. – Хочу, чтобы вы кое-что поняли. Опиум и его производные по сию пору, после более чем трех тысяч лет постоянного использования, самый лучший из известных науке болеутолителей. Точка. Опийный мак – единственное самое прибыльное растение в мире.

– Вы чего добиваетесь? – сказал Джо. – Вот уж не думал, что вы явились сюда прочесть мне лекцию по ботанике.

Седовласый покачал головой:

– Вы многого не понимаете.

Джо пропустил его слова мимо ушей.

– В нашей собственной гражданской войне, – говорил седой, – опиум считался лекарством от Бога. Наши военные медики до сих пор возят с собой упаковки морфина для инъекций тяжелораненым солдатам. Соединенные Штаты Америки остаются крупнейшим в мире потребителем продающихся в аптеках опиесодержащих препаратов.

– Полагаю, у вас тогда куча хлопот с опиумом, – сказал Джо. Седой опять не обратил на его слова внимания. И продолжил:

– Мир, наш мир, в безопасности. В безопасности и здравии. Опиум идет из Азии, перерабатывается в лекарство немецкими, американскими и британскими фирмами и унимает страдания. Заработанные деньги облагаются налогами, что помогает управлять государством. Никто, Джо, не пускает опиум на разжигание войн.

– Не уверен, что соглашусь с вами, – заметил Джо. Седовласый же сказал:

– И все же он по-прежнему, что несколько удивительно, доставляет нам неприятности.

– Это крайне плохо, – заметил Джо. Седовласый улыбнулся, только теперь в выражении его лица не оставалось ничего дружелюбного.

– Вы видите сны, Джо? – спросил он. Этот человек то и дело поражал Джо. Он думал про свои заполненные тьмой ночи, пригубил кофе в чашке, не отвечая. – Вдруг в мозгу у меня, кажется, открывается и высвечивается театр. В котором даются ночные представления большего, чем земное, великолепия. Ощущение пространства и под конец ощущение времени – оба оказываются под мощным воздействием. Де Квинси[22].

– Ваш приятель?

– Джо-о, – укоризненно протянул седой, – слушайте внимательно, потому как повторять я не стану. То, что вы хотите, что вам назначено сделать, это открыть дверь, которую нам очень хотелось бы держать закрытой. Держать плотно закрытой, на деле. Вы должны понимать, что я не лишен к вам симпатий. Для беженцев это нелегко. Однако беженцы тем не менее обязаны уважать святые чувства своих хозяев. Вы понимаете?

Джо не понимал. Но кивнул. Седовласый вздохнул.

– Вот и хорошо, – сказал. И: – Нет такой вещи, как забвение возможностей мозга. – Это было произнесено с той же интонацией чтения вслух запомнившейся цитаты. – Тысяча случайностей, может, и станет отделять завесой наше нынешнее сознание от потаенных записей разума, но…

– Да?

– Запись пребудет вовеки, – отчеканил Седовласый.

По Фрит-стрит вышагивал Гамлет в полном облачении и на ходу декламировал монологи. Не очень-то он, подумал Джо, хороший Гамлет. А тот, проходя мимо, выкрикивал: «Умереть, забыться! Уснуть, чтоб видеть сны! Ан, тут-то и загвоздка!» – и Джо подумал, что никогда прежде не слышал декламаций Гамлета с таким множеством восклицательных знаков. Гамлет же еще больше напортил, засадив вопросительный знак в следующей строке: «Ведь в этом смертном сне какие ж видишь сны?»

Джо бросил ему монетку. Гамлет обернулся, отдал ему легкий поклон и пошел своей дорогой, неизъяснимо меняя свою скороговорку на тираду об Офелии.

Джо вернулся к «За2мку». На этот раз он следил за служебным входом. Свою норму цитат на этот день он уже получил.

Ему бы начать пораньше, увы, отвлекли завтрак и американец из Управления криминальной полиции, а разговор об опиуме запутал его еще больше, чем раньше. Был ли Лонгшотт как-то связан с фармацевтикой? Эту мысль Джо выбросил из головы. Он понимал: следующий визит Седовласого может оказаться роковым – и не рассчитывал, будь такое ему по силам, что рок коснется его самого. Он предпочел расположиться следить и ждать.

В 9.45 со стороны Лестер-сквер прибежала, запыхавшись, опоздавшая сотрудница и скрылась за дверью служебного входа, но Джо не совсем успел заметить, как была открыта дверь: ключом? звонила в интерком?

В 10.03 подъехал грузовик доставки, встал у бровки, крепкие мужики принялись разгружать ящики с замороженными продуктами. В дверях появилась женщина, освободила место для других служащих «Замка», которые вносили груз в здание. Значит, камера? И внутрь здания вошли только служащие: ни одного торговца не пропустили. Интересно.

Вообще-то, он мог держать под наблюдением и главный вход, но утро, похоже, было тихим. Наконец в 10.22 появилось кое-что поинтереснее замороженных лобстеров: показалась одинокая фигура с коричневым бумажным пакетом в руке. Мальчишка беззаботно свернул направо возле служебного входа «Замка», недолго постоял перед дверью. Дверь открылась. В проеме стояла та же женщина. Краткое совещание. Когда мальчишка ушел, коричневого пакета при нем уже не было. У мальчишки были черные волосы и бледная кожа коренного китайца. Пошел он туда, откуда пришел. Джо шел следом, держась на расстоянии.

Он все еще старался уяснить для себя слова седого. Слова Де Квинси, вообще-то. Такой вещи, как забвение, не существует. Память, выходит, – это потаенная запись? А какой смысл в потаенной записи? Он соображал, не забыл ли он чего, потом соображал, откуда бы ему о том знать. Знал он то, что ему следует бдительно избегать встреч с американцами в черных костюмах. И с другими тоже, теми, кто стрелял в него. В последнее время, похоже, обе эти стороны решили перейти с ним на язык разговоров. Было ли это улучшением, Джо сообразить не мог. Не производили они на него впечатление людей, кому нравится много болтать. Ни те, ни другие больше, по-видимому, утруждаться не станут. Тем не менее предпринятые ими усилия он обязан оценить очень высоко.

Он шел за китайцем недолго, пересек Шафтсбери-авеню – и на Джерард-стрит. Тут билось сердце лондонского Чайнатауна. Внешне шрифт реклам и объявлений выглядел английским, но несколько смахивал на китайские иероглифы. В ресторанных витринах висели на крюках темно-красные обжаренные утки. За витринами стояли повара с секачами, рубившие куриные тушки и свиные туши. Повсюду висел запах жареного чеснока и – самой экзотической из приправ для британцев – имбиря. Зеленщики торговали тамариндом, личи и бок чоем. Туристические агентства расхваливали чудеса, какие можно было заполучить с турпакетом поездки по гоминдановскому Китаю. Портреты Чан Кай Ши висели повсюду. Даже красные телефонные будки были переделаны в миниатюрные буддистские храмы, но без их множества ступеней.