Сеньор Виво и наркобарон - Луи де Берньер

– Мою цибулю? – переспросил Херес.

– Ваше удостоверение личности, которое по закону вы должны носить с собой. Предъявите.

Еще одна сантандерианка с ниспадавшими на лицо черными волосами и внушительным «магнумом» в руке шагнула вперед и достала удостоверение у Хереса из нагрудного кармана. Она внимательно изучила документ, отметив, что он украшен россыпью штампов и отпечатком правого указательного пальца, затем взглянула на имя. Показала удостоверение Фульгенсии, и та презрительно глянула на Хереса, который совершенно смешался и забормотал:

– Я очень извиняюсь, дамы, но вы столь очаровательны и…

Ствол «магнума» ткнулся ему в спину, и под градом насмешек, оскорблений и камней Хереса выпроводили; больше он не пытался повторить этот трюк. Херес отправился в бордель мадам Розы, где его тоже не приняли из-за шанкра на губе.

От жизни, столь близкой к природе и с малым числом удобств, женщины скоро стали диковаты и неухожены – объект любопытства, а порой и насмешек жителей Ипасуэно. Часто слышалось, как женщины хрипло поют гимны, а по городу циркулировали самые невероятные слухи, из которых некоторое правдоподобие имело только то, что дамы способны разорвать человека на куски и являются последовательницами Дионисио Виво.

Крайне любопытно, что женщины не предприняли очевидного шага и не справились о Дионисио в колледже. Словно боялись, что встреча с героем может разочаровать. В них росло молчаливое убеждение, что, согласно их же собственным мифам, настанет день, когда герой придет сам.

Любители классической древности немедленно усмотрели в ситуации исторические параллели и, в зависимости от своей склонности к римской или эллинской мифологии, называли женщин «вакханками» и «менадами». Рамон – наверное, единственный в департаменте полицейский, что-то знавший о древних легендах, озорничал, извлекая из этого положения выгоду: он распространял многочисленные истории про Дионисио, прилежно вычитанные в энциклопедии, с расчетом, что они достигнут ушей Заправилы.

Он развлекал доверчивых завсегдатаев баров чудесными сказками, как однажды Дионисио обернулся козленком, и за ним ухаживали водяные нимфы; как он стоял в колеснице, запряженной ягуарами, как превратил реку в вино, и преследователи, опьянев, утонули, как вокруг него вырастали виноградные лозы, и кто пытался их срезать, отсекал мачете собственную ногу. Если кто-то хотел связать Дионисио, витийствовал Рамон, путы просто спадали, а еще Дионисио умел превращаться во льва и однажды вывел свою мать из загробного мира, обменяв ее на ту, кого любил сильнее всего. Истории быстро расходились по всему городу, и порой Рамон изрядно веселился, когда они возвращались к нему, украшенные еще большими преувеличениями, чем при первом изложении.

Аника с Дионисио с самого начала знали о женщинах в городе и цели их прибытия, но считали, что это не имеет отношения ни к повседневной жизни, ни к их любви. Дионисио относился к поклонницам как к одной из жизненных причуд, а Аника ощущала опасность, лишь когда любимый отпускал в адрес женщин скабрезные шутки или притворялся, что собирается с поклонницами повидаться. Как и все в городе, за исключением любителей древних мифов, Аника и Дионисио называли этих женщин «чокнутые».

Наконец пришло время Дионисио и Анике совершить нелегкое путешествие в Вальедупар – город весьма несерьезный, где жители вешали ананасы на лимонные деревья, просто чтобы сбить с толку туристов, и где некогда ослица генерала Фуэрте родила котят. С тех пор как отец Дионисио, генерал Хернандо Монтес Coca, не прибегая к махинациям, для подтверждения своих губернаторских полномочий назначил выборы, город стал корневищем, краеугольным камнем зарождавшегося в стране местного демократического движения. Отсюда снаряжались военные экспедиции для подавления воображаемых коммунистических восстаний в районе Чиригуаны, скрывшейся под водами впечатляющего потопа, что способствовал обнаружению древнего города инков, которому Аурелио дал имя «Кочадебахо де лос Гатос».

Влюбленная пара грузила пожитки в древнюю машину. День выдался пасмурным, но душным, и Дионисио с Аникой совершенно взмокли, пока таскали вещи. Они загрузили кучу музыкальных инструментов, чтобы Дионисио сочинял песни и музицировал, и вскоре выяснилось, что больше места ни для чего не осталось. Потом было решено прихватить мопед Аники: Дионисио хотел, чтобы она чувствовала себя независимой. Учитывая размер и несимметричную форму «Нортона», запихнуть его в машину оказалось невозможно, однако путешественников осенила идея привязать его на крышу, пропустив через окошки веревки. Теперь дверцы автомобиля не открывались, и забираться и вылезать из него следовало тоже через окошки.

Пара пустилась в двухдневную поездку по знойным льяносам, и у Дионисио возникло ощущение, будто одна из жизней его закончилась, и ничего уже не будет, как прежде. Он даже не мог вспомнить, когда последний раз был счастлив так удивительно и так долго; его распирало от ощущения силы и здоровья, он с удивлением понял, что еще молод. Такими далекими казались дни, когда он просыпался по утрам и не мог понять, живой он или умер во сне. И Аника давно перестала оплакивать смерть матери.

Поездка на родину Дионисио прошла в основном без неприятностей, если не считать символических капризов машины. Один раз лопнул шланг подачи воды, потом забарахлил распределитель зажигания, и двигатель, стрельнув выхлопом, заглох. Что самое неприятное, от удара об кочку стал отваливаться самодельный глушитель, а разговаривать под треск мотора весьма затруднительно. Кроме того, дороги были, как водится, жутко изуродованы, все в рытвинах и промоинах, а потому лишь нетрезвые водители держались своей полосы, и лишь такие оптимисты, как Дионисио, надеялись куда-нибудь добраться.

В льяносах все по-другому. Скотина не такая гладкая и упитанная, как в сьерре, но с раздувшимся от паразитов брюхом и отчаянием на морде. Кошки – не элегантные философы, а запаршивевшие воришки. Травы – не сочные и густые, а пожухлые, иссушенные жарой, которая искажает предметы и так радикально действует на человеческий организм, что мочиться требуется раз в день, по вечерам; при такой жаре лепешки из маниоки можно испечь, просто положив их на крышу машины. Влажность такая, что даже знаменитая финская баня не может соперничать с ощущением, будто тебя заточили в собственном теле, которое обернули насквозь отсыревшим армейским одеялом. В бедных селениях чуть ли не на каждой глинобитной домушке с крышей из пальмовых листьев унасестился канюк или гриф в позе скучающего новобранца-часового. В дверных проемах неизменно видишь кучу тряпья, которую венчает непроницаемая физиономия его обладателя, всегда с большой сигарой в зубах и часто с грязным дитем, одной ручонкой цепляющимся за шею родителя, а другой запихивающим себе в рот желе из гуайявы.

Путешественники остановились на ночлег в лимонной роще, повесили индейский гамак. Ночь остудила мир до живительной прохлады, дождя не намечалось; усевшись под деревьями, влюбленные прислушивались к обезьяньим крикам, поглядывали на светляков, пили кофе и спорили, могут ли передавать бешенство летучие мыши. Когда парочка стала забираться в гамак, это была потеха, потому что сразу двоим в него залезть и не вывалиться весьма сложно. Аника удерживала гамак, лежа поперек сетки, чтобы Дионисио тоже залез; опытным путем они открыли секрет, столетиями известный индейцам: в гамаке удобнее всего ласкать друг друга, лежа наискосок. Потом они крепко, без сновидений уснули и пробудились поутру, опухшие от укусов и слегка поджаренные солнцем.