Иванушка на курьих ножках - Дарья Донцова

прекрасный театр, билеты туда почти не достать. Папа стал самым любимым оперным певцом, публика на спектакли с его участием ломилась. Отец привел туда маму, та получила сольные партии и загордилась, начала всем говорить: «Я прима! Меня в Большой постоянно зовут, но туда ни ногой! Там рассадник сплетен!»

Телефон снова зазвенел, хозяин взял трубку:

– Да, тетя Лека. Нет, сижу со знакомым, кое-что обсуждаем. Хорошо, большое спасибо. Знаю, позвоню на телефонную станцию, непорядок какой-то. Конечно, заходи, у тебя же ключ есть. Нет, не бойся, не вернулась.

Мариус положил трубку на стол.

– Леокадия суп мне сварила. Она после отъезда мамы в санаторий надо мной неожиданно шефство взяла. Очень удивился. У нас хорошие отношения, но прежде Леокадия о моем желудке не беспокоилась. Раньше, когда я был маленький, а родителей не было, в доме всегда оставалась сначала няня, потом домработница. Маму прислуга раздражает, если она не была в отъезде, на ночь женщины всегда к себе домой уходили. Но когда я оставался один, тогда здесь спали. Но сейчас-то способен сам о себе позаботиться. И вдруг тетя Лека решила кормить меня. Уже неделю мне притаскивает котлеты, кашу, макароны. Теперь суп! Мне не нравится, как она готовит. После ее ухода бульон выливаю, но вру, что он очень вкусный… Вернемся к нашей беседе. Папа в воспоминаниях Валерии и мой отец – это разные мужчины.

Глава двадцать четвертая

– Каждый видит свое, – вздохнул я. – Можете рассказать, что случилось в день смерти Кирилла Мефодиевича?

– Точно не знаю, – тихо начал Мариус. – Я в институте диплом защитил, на работу устроился. Мать постоянно клевала меня за мое желание стать айтишником. Но поскольку папа встал на мою сторону, велел жене не затевать истерику, при муже она язык прикусывала. Зато когда супруга не было, вот тогда у нее все эмоции били фонтаном. Я устал от матери. К папе же испытывал благодарность, ему, похоже, в юности тоже пришлось нелегко. У него был прекрасный голос, его могли в Большой театр взять, но он захотел стать концертмейстером. По какой причине принял такое решение? Не знаю. Может, боялся сцены – случается подобное с артистами. Отцу, как и мне, пришлось выдержать битву с мамой, которая требовала, чтобы он не дурил, а пел. Папа в этом бою одержал победу, но спустя годы понял, что мама права, и стал-таки петь. Правда, в Большой театр заявку не подавал.

– Почему? – удивился я.

– Там певцов хватает, – улыбнулся Мариус, – хорошо, если в месяц один раз на сцену выйдешь. Помню, мама налетела на мужа: «Долго собираешься в своей „Музыке-Соло“ петь и с концертами по стране кататься? Тебя в Большом ждут!» – «Да никогда, – отбил атаку отец. – Хочу петь, а не стоять в очереди. В „Музыке-Соло“ я один такой, все главные партии мои, платят отменно, полон зал народа всегда. У тебя шубы в шкафах не помещаются! Или тебе денег мало?» – «Поздно ты оперное искусство полюбил, – ехидно заметила мама. – Хорошо хоть, приобрел опыт пения. Правда…» – «Замолчи! – вскипел отец, потом помолчал и другим тоном прибавил: – Да, учился в провинции. Тебе что-то не нравится? Скажи прямо». – «Нет-нет-нет, – совсем иным тоном заговорила жена, – прости, пожалуйста».

Мариус сложил руки на груди.

– Мама никогда ни перед кем не извинялась и до сих пор не извиняется. Я изумился, когда она произнесла «прости, пожалуйста»… Теперь о дне кончины папы. Мать уехала на маникюр, себя в порядок приводить. Я отправился к приятелю, который в соседнем доме живет. Его родители активно поддерживают сына, не протестовали, когда он решил стать айтишником. У Лени дома прямо рай хакера, все ему купили. А мне мама условие выкатила. Сперва сказала, что не станет больше препятствовать моему желанию работать в сфере компьютерных технологий, прекратит настаивать, чтобы я стал премьером Большого театра.

Хозяин рассмеялся.

– В этом заявлении вся мама. Меня никто в коллектив Большого не приглашал и не пригласит. Я не талантлив, не горю желанием отчебучивать гранд-батманы. Оказался в балетном училище благодаря энтузиазму мамы. Обычному ребенку с моими данными и полнейшим отсутствием желания стать балеруном никогда туда не попасть! Мама, конечно, это понимала, но так разговор вывернула, что я оказался гением, который сам себе блестящую карьеру сломал. А она ради моего душевного спокойствия на все согласна, но есть условие. Выполню его – никогда слова упрека не услышу, что не захотел стать премьером Большого. Что за условие? Я должен стать солистом коллектива «Данс-танц». Они выступают со всеми зарубежными звездами, которые в Москву прилетают. Денег заработаю, обрету известность. Мама сможет мною гордиться. Мне тогда еще год в школе оставалось тосковать. Согласился. И как в кофемолку попал. Утром школа, днем репетиция, вечером концерт. А когда на курсы при Бауманке ходить? Я решил: мама уедет в Карловы Вары – брошу все, убегу из дома. Куда? Не знаю. Поговорю с отцом, он точно поймет, спрячет меня там, куда мать не дотянется. А пока проведу спокойно две недели… В день смерти отца поспешил к Юре, своему другу. Посидел у него, вернулся. Толкнул дверь в квартиру. Не заперто, вошел. В апартаментах Лека, какие-то мужчины. Сестра мамы рыдает. Я ничего понять не могу. Ко мне подошел парень, показал удостоверение, спросил: «Где время проводили?» Ответил: «У знакомого. А что случилось?» – «Телефон знакомого дайте, – потребовал мой собеседник. – В комнату не ходите, оставайтесь в прихожей». И ушел. Лека ко мне бросилась: «Мариус! Валерия убила твоего папу!» Я не поверил, обозлился: «Тетя Леокадия, не неси чушь. И почему ты здесь? Вы же с мамой насмерть поругались. Она тебя выгнала. Правда, не знаю почему». – «Потому что она хамка, – прошептала Лека. – Глаза б мои ее не видели, уши не слышали. Но как можно не прибежать, когда из полиции позвонили?» И тут Валерию выводят, врач с ней, два каких-то парня. У сестры вид безумный, глаза в одну точку смотрят, не моргают, шагает как железный человек – бух-бух. Я вскочил: «Лера? Что случилось?» Она ни слова в ответ. Зато врач заговорил: «Вы кто?» – «Брат», – ответила вместо меня тетя, потом вдруг на лестницу умчалась. Доктор уже другим тоном: «Жизни вашей сестры ничто не угрожает. Вам потом сообщат, куда ее поместили». Врач ушел, стою один. Состояние такое, словно по голове палкой треснули. Тут Лека вернулась, и сразу возникли санитары с каталкой, на них черный мешок. Тетка в истерику впала: «Боже! Как Эми сказать? Как?» Носилки тем временем увезли, появилась