Играл на флейте гармонист - Влад Стифин

главного. Добро изначально заложено во всем, это потом оно может превратиться в зло, если пустить все на самотек, так сказать, по инерции. Эдак можно перейти ту грань, за которой к добру возврата нет. А посему надо быть ежеминутно, ежесекундно настороже. — Ветеран в конце повысил голос и закашлялся, достал коробочку с таблетками и одну из них положил себе на язык:

— Я вот, по молодости, дуралей был страшный, веселостью буйной отличался. Сколько всего натворил, не пересказать, а как почую, что дальше нельзя, дальше зло черное, так отступал и тем спасался от гадости разной. На то и запреты еще, их «табу» называют. Без них уж давно бы скатились в яму помойную.

— Э, батенька, это вы такую мысль заложили, что не все позволено, что во имя какой-либо великой цели делается, что-то и переступить нельзя, — Предводитель примерил каску, снял ее и указательным пальцем поковырял облупившуюся краску.

— Эдак мы с вами истину не найдем, — продолжил он, — эдак каждый будет стоять на своем до бесконечности. А как же тогда с вашей диалектикой? Где одно вытекает из другого, дополняет друг друга, развиваясь. Вот, батенька, возьмем мысленный эксперимент проведем. На прямой линии с одной стороны расположим абсолютное, чистое добро, а на другом конце — абсолютное, самое что ни на есть, самое зло. Что мы с вами, батенька, имеем? А имеем, так сказать, шкалу — на концах по сто процентов зла или добра, по середине смесь из половины добра и половины зла, ну и так далее. Вот так, батенька, и с человеком, намешано в нем и того и другого, а чего-то абсолютного нет и никогда не было. И в среднем в нас того и другого колеблется около середины.

Они на минуту затихли, прислушиваясь к чему-то.

— Видать, «хлопушки» летят, — сказал Предводитель.

— Да, пожалуй, нам пора, — поднимаясь, ответил ему Ветеран.

* * *

Он открыл глаза. Большие женские глаза смотрели прямо на него. Белая шапочка прикрывала густые черные волосы. Красивые, немного пухлые, чувствительные губы что-то говорили, и по губам он понял:

— Ну-с, как наши дела? Что нас беспокоит?

Сзади за докториной стояли еще несколько человек в белых халатах. И один из них, заглядывая в папку, что-то тихо говорил докторине. Пощупав его пульс, она со своей бригадой двинулась дальше между койками. За окнами занимался рассвет. Первый его рассвет с контузией.

Дня через два шум в ушах и головные боли почти прошли. Осталось восстановить слух, да и речь его была еще не отчетливая. Он уже вставал и гулял по территории госпиталя. Между процедурами от безделья деваться было некуда. Он садился на садовую скамейку под тенью громадного южного дерева и размышлял о своем житье-бытье.

Она ему понравилась сразу. Вид ее чем-то напоминал ему Фари, такая же смуглая кожа, черные брови и глубокие черные глаза. При каждом ее появлении у его койки во время утренних обходов они успевали переброситься несколькими мысленными фразами. Он мысленно спрашивал ее: «Как дела? Хорошо ли она отдохнула сегодня ночью?» А она, немного смутившись и отбросив этот официальный докторский тон, так же мысленно отвечала ему, что вчера она долго не могла уснуть, вечером в госпитале было много работы, и потом она думала о нем, о его способности читать мысли и передавать свои. Он видел, он чувствовал, что ей он не безразличен, и ему очень хотелось сблизиться с ней, но тревожные воспоминания и его уже привычная настороженность останавливала его. Он размышлял:

— «Может быть, она такая же, как Сандра? В принципе да, ответ был утвердительным. Но ведь Сандра была специально приставлена к нему и разрабатывала, как говорится, только его по индивидуальному заданию. А эта докторина здесь работает давно, похоже, она из местных, а он уже знал, что местные недолюбливают центр из-за древних конфликтов. Если докторина и является агентом, то работает не только и не столько по нему. Вывод напрашивался только один — надо получить о ней как можно больше информации. А самое главное это то, что она врач и ради этого стоит рисковать, потому что только такой специалист сможет избавить его от микрочипа-датчика. И тогда он будет свободен».

Наступил вечер, прохлада опустилась в госпитальный садик. Южные звезды сияли. Воздух, этот целебный воздух, лечил гораздо лучше, чем нахождение в душноватых помещениях госпиталя, где пахло незнакомыми, резкими запахами лекарств, дезинфекцией, ранеными и больными.

Сюда привозили братков со всей зоны боевых действий белой армии, а персонал госпиталя, как обычно, состоял в основном из местных. У них у всех в отличие от братков имелись браслеты. Отсутствие браслетов у воюющих вызывало некоторое раздражение и отчуждение у медперсонала по отношению к военным. Но к нему она относилась как не странно не настороженно, а весьма дружелюбно. Даже можно было сказать — с некоторой симпатией. Он был не такой как все — молчалив, но не угрюм, умница, но не кичился этим. Причем его скромность, граничащая с некоторой застенчивостью, как-то располагала к нему собеседника и ее в том числе.

Она остановилась возле него и тихо спросила:

— Опять вы здесь? Не спится? В палате душно, я уже начальству много раз говорила — нужны кондиционеры или хотя бы вентиляторы. Все обещают.

Он медленно, растягивая слова и стараясь выговаривать все буквы, тихо, почти шепотом ответил:

— Да… никак не уснуть. Такая красивая ночь. Вы опять никуда не спешите? Почему?

— Мне некуда спешить. Живу одна. Никто меня не ждет, — ответила она грустно.

Он подвинулся к краю скамейки:

— Тогда посидим вдвоем, если вы не против.

Она села рядом. Без белого халата и шапочки она выглядела еще привлекательнее, только усталые глаза говорили о ее уже совсем не девчоночьем возрасте.

— О чем же мы будем с вами говорить? — спросила она вполне официально и стараясь быть равнодушной.

— Не знаю, — ответил он, — может быть о звездах. Смотрите, какая красота.

Они оба посмотрели вверх, в эту бездну и, как обычно в таких случаясь, ощутили себя маленькими песчинками в этом огромном непостижимом пространстве. Минуты две они сидели молча, физически ощущая присутствие друг друга, боясь нарушить то первое волнительное ощущение, когда не безразличный тебе человек сидит так близко рядом с тобой.

— Вы любите стихи? — спросил он ее.

Она не сразу ответила, повернулась к нему лицом и сказала:

— Я не очень-то в них разбираюсь. Да и на родном моем языке не так их и много. Воспитывалась я в здешних суровых местах, где стихи не были на первом