Фиалковое зелье - Валерия Вербинина

– Идиот! – прошипел гигант, кое-как оправившись от испуга.

– Я ничего, я случайно! – оправдывался поляк.

Артиллерист только погрозил ему кулаком.

– Осмотрите дом, – сказал Владимир, дернув щекой. – Все комнаты, все помещения! Ни одного не упускайте!

– А что именно мы ищем? – приободрившись, спросил Август.

– Что-нибудь, – ответил Владимир.

– Ладно, – покладисто согласился поляк, хотя ровным счетом ничего не понял.

Друзья рассыпались по дому. Верный своей привычке, Добраницкий прежде всего зажег свечу и наведался в погреб, но нашел там всего несколько бутылок вина и одну бочку, судя по всему, порожнюю. Пожав плечами, Август засунул за отворот сюртука одну из бутылок, которая показалась ему больше всего заслуживающей внимания, пригладил волосы и двинулся наверх.

Гиацинтов осматривал помещения на втором этаже. Он выдвигал ящики комодов, открывал секретеры, рылся в шифоньерах. Какие-то тряпки, изъеденные молью… Высохший кусок сыра, такой черствый, что давным-давно превратился в камень… Сломанный кий… Кусок мела… А это что? Письмо на французском…

«Милостивый государь, благодарю за оказанную нам честь стать крестным отцом нашей дочери…»

Бумага слегка пожелтела на сгибах. Владимир бросил взгляд на дату. 1762 год.

Все не то. Все мимо…

Балабуха меж тем облюбовал первый этаж. Он прогулялся в кухню, заглянул зачем-то во все кастрюли – они были пусты, но одним своим видом приятно напоминали о пище. Гиганту до ужаса хотелось есть. В «Венской усладе» он так, чуток перехватил пирожного, можно сказать, только на зуб положил. Но, тщательно обследовав кухню, артиллерист обнаружил только заплесневелый кусок хлеба и, крайне недовольный, пошел осматривать другие помещения.

«А все-таки молодец этот Гиацинтов… – подумалось ему, когда он стоял на пороге утлого чуланчика, в котором как попало была свалена всякая старая рухлядь. – В первый же день, можно сказать, сделали дело… Теперь уж нас Чернышёв точно не сможет обвинить, что мы не справились с заданием».

Владимир меж тем закончил обыскивать очередную комнату и перешел в соседнюю. В сундуках лежали какие-то обветшалые ткани. Заметив столик с выдвижными ящичками, Владимир подошел и стал один за другим их вытаскивать.

Пачка затупившихся перьев… Давно пора их выбросить. Медальон с миниатюрой… На обратной стороне миниатюры надпись: «Камилла фон Рихтер. 1802 год».

Мимо.

Владимир извлек следующий ящик. В нем сидела маленькая серая мышка с умненькими глазками и длиннющим хвостом.

Не успел молодой офицер и глазом моргнуть, как мышка выскочила из ящика, приземлилась на лежащий на полу ковер и что есть духу кинулась бежать по нему в угол комнаты, где, очевидно, находилась спасительная норка.

– Сюда! Скорее сюда!

Услышав этот вопль, Балабуха опрометью кинулся прочь из чулана, но не рассчитал, что дверца была чересчур низка по его росту, и с размаху как следует приложился лбом о притолоку. Добраницкий, в это мгновение поднимавшийся по лестнице на второй этаж, подскочил на месте и бросился вверх, но запнулся о ступеньку и всем телом рухнул вперед.

– Сюда, скорее! Да где вы там все пропадаете!

Когда Балабуха и Добраницкий, отталкивая друг друга, наконец ворвались в комнату, где находился Владимир, они застали крайне странную картину. Их друг и предводитель стоял в углу на коленях и, отвернув угол ковра, изучал пол.

– Что, что такое? – возбужденно вскричал Балабуха.

– Дело в том, что… – начал Владимир, но тут бросил взгляд на Добраницкого и оторопел: – Август! Ты что, ранен?

– Я? – поразился тот. – Как? Куда?

– Да вон же, у тебя кровь течет! Так и хлещет!

– Кровь? – застонал Август. Поглядев на свой сюртук, он обнаружил на нем здоровенное кровавое пятно. – Ой! – Он закатил глаза, очевидно, собираясь уже падать в обморок, но все же догадался сунуть руку за отворот сюртука. – Ах ты черт! – выругался он. – Бутылка!

– Какая еще бутылка? – поразился Балабуха.

– Бутылка разбилась, когда я упал на лестнице, – горестно объявил Добраницкий, облизывая пальцы. – А вино-то, кстати, было очень даже ничего!

– Что за бутылка, откуда она взялась? – не отставал Владимир.

Август смущенно почесал нос.

– Из погреба, – нехотя признался он. – Тут, внизу.

– Август, – не выдержал Балабуха, – ты осел!

– А, а! – вскричал рассерженный поляк. – Осел, значит, да? А камень кто нашел? Тот самый, с одеждой? Если бы не я…

– Август!

– Если бы не моя трость, вы могли бы год ходить мимо этого озера и ничего бы не заметили!

– Август, – кротко сказал Владимир, – ты молодец. Помолчи только немного, ладно?

– Да я вообще ничего не говорю! – возмутился Добраницкий. – Очень надо!

– Ты что-то нашел? – спросил Балабуха у Владимира.

Тот кивнул и рассказал друзьям, что, когда из ящика стола выскочила мышь, она пробежала по ковру. Владимир машинально проводил ее взглядом и тут заметил на ковре какое-то подозрительное темное пятно.

– Кровь, – мрачно сказал артиллерист. Владимир утвердительно кивнул.

– На всякий случай, – объяснил он, – я приподнял ковер и на полу, возле самого края, обнаружил вот это.

– Дайте, дайте мне взглянуть! – нетерпеливо вскричал Добраницкий и, оттеснив гиганта, наклонился над полом. – Тут что-то написано! И буквы какие-то странные!

– Он писал своей кровью, – угрюмо ответил Гиацинтов.

На светлом полу явно виднелся ряд жирных, дрожащих, неуверенных букв. Их очертания сильно смазались, и все же написанное вполне можно было прочесть.

– Первая «c», – сказал Балабуха, морща лоб. – Вторая…

– «E», нет, не «e»…

– Похоже на латинское «h», – неожиданно сказал Добраницкий. – Потом «e»…

– И латинское «m»… Chem…

– Эта черточка – «i», клянусь!

– Ну да, ну да, верно… А в конце… «n».

– Chemin, – прочитал вслух Владимир. – Да, верно… Chemin.

Место преступления. – Неописуемое коварство невидимого агента Сотникова. – Артиллерист свирепствует. – Озарение, которое нуждается в разъяснениях.

Первым нарушил внезапно наступившее молчание Балабуха.

– Значит, – тяжелым голосом сказал он, – его убили в этой комнате… то есть они думали, что убили его… Какое-то время он еще оставался жив и, лежа на ковре, истекая кровью, ухитрился незаметно написать на полу это слово… Наверное, ему было очень тяжело – вон какая в конце слова жирная черта… Он терял силы…