Батальон прорыва - Сергей Нуртазин

– Арсений Михайлович?

– Так точно.

– Вы назначены в мой взвод.

– Товарищ младший лейтенант, а Скоморохова в вашем списке нема?

Младший лейтенант глянул на листок.

– Скоморохова нет.

Арсений сделал умоляющее лицо, указал на Андрея.

– Товарищ младший лейтенант, а можно его в ваш взвод? Мы с ним неразлейвода. Он же без меня пропадет.

Младший лейтенант окинул внимательным взглядом Скоморохова.

– Хорошо. Попробую.

* * *

Младший лейтенант, фамилия которого, как выяснилось позже, была Рукавицын, сдержал слово, Скоморохов и Голота оказались в одном взводе. Кроме того, Андрея, по рекомендации капитана Шилохвостова, назначили командиром отделения с присвоением звания сержанта, чем был не очень доволен бывший майор интендантской службы по фамилии Трошкин, попавший к нему в подчинение. Вечером того же дня более девятисот красноармейцев и командиров построили в просторном дворе спецлагеря. Бойцы ёжились от пронзительного холодного ветра, переступали с ноги на ногу. Свежий снег приятно хрустел под подошвами новых кирзовых сапог. Время от времени слышались перешептывания и смешки. Но вот появились старшие командиры, или, как теперь их следовало называть, – офицеры. Среди них Скоморохов увидел капитана Шилохвостова. Команда «смирно!» заставила всех подтянуться, лица стали серьезнее. К бойцам сформированного подразделения обратился командир батальона гвардии майор Миронов. В морозном воздухе его голос звучал резко и торжественно:

– Завтра наша воинская часть отправляется на фронт! Вам, бывшим командирам Рабоче-крестьянской Красной армии, оказана высокая честь доказать свою преданность Родине! Но запомните! Для вас на фронте сладкой жизни не будет! Особые штурмовые стрелковые батальоны созданы, чтобы воевать на самых опасных направлениях. Их задача: первое – проведение разведки боем с целью выявления огневых точек и рубежей противника. Второе – прорыв линии обороны врага для овладения стратегически важными рубежами, высотами и плацдармами. Третье – штурм линий обороны противника с целью совершения отвлекающих маневров и создания благоприятных условий для наступления на других направлениях. И четвертое – выполнение боевых задач в составе арьергарда для прикрытия частей Красной армии при отходе их на ранее подготовленные позиции. Вам, как бывшим командирам, должно быть понятно, что задачи эти – не легкие, требующие жертв, но выполнимые. Поэтому мы должны быть готовы осуществить их любой ценой!

* * *

Ночью следующего дня батальон погрузили в вагоны, и эшелон направился на запад. В теплушке, куда определили отделение Андрея Скоморохова, расположилось человек сорок красноармейцев. Утомленные и продрогшие на ветру и холоде бойцы быстро развели огонь в буржуйке, разлеглись по трехъярусным нарам. Вскоре со всех сторон послышались сопение, храп и сонное бормотание. К запаху сена и конского навоза добавился запах пота и сохнущих портянок. Скоморохов натянул стеганую телогрейку на голову. Теперь он оказался в своем маленьком мирке, где можно было на время относительно уединиться, подумать, помечтать. Так он делал и в детстве. В детдоме у него не было своего угла, а потому он с удовольствием ждал часа, когда перед сном, на короткое время, можно будет накрыться с головой суконным одеялом, отделиться от окружающей обстановки и отправиться в мир собственных мыслей и грез. Вот и сейчас после суматохи дня появилось время спокойно подумать. Мысли текли в такт мерному стуку колес: «На фронт – на фронт! На фронт – на фронт! На фронт – на фронт!» Судьба снова бросала его туда, где ожидали смерть, боль, страх, грязь, кровь, жестокость. Андрей знал, что там же встретятся предательство, подлость, глупость, разгильдяйство и несправедливость. И всё же на душе было некоторое чувство удовлетворения, ведь теперь, словно груз с плеч, спало неимоверное напряжение, которое он испытывал все дни пребывания в спецлагере. Теперь, пусть даже ценой своей крови или самой жизни, он сможет снять с себя незаслуженные подозрения. С этими мыслями Андрей повернулся спиной к буржуйке, от которой пошло приятное озябшему телу тепло, и погрузился в глубокий и безмятежный сон.

Утром его разбудил густой едкий дым махорки и громкий голос Арсения Голоты. Одессит, как всегда, балагурил и развлекал красноармейцев анекдотами.

– Сема, я слышал, вы женитесь! – Таки да! – И как вам ваша будущая супруга? – Ой, Беня, сколько людей, столько мнений. Моей маме нравится, а мне – нет!

Хохот разбудил Скоморохова окончательно. Андрей слез с нар, растер руками лицо, стал слушать очередной «шедевр» Голоты.

– Мадам, а шо, ваша дочь Циля виходит замуж? – Да, но понемножку…

Так с анекдотами, шутками, песнями, горькими думами и разговорами ехали мимо разрушенных станций и городов, обезлюдевших сел, сожжённых деревень, радовались, глядя, как на запад один за другим идут эшелоны с танками, орудиями, боеприпасом и бойцами. Катилась в сторону Германии сила, способная сокрушить любого врага. За разговорами лучше узнавали друг друга. В неторопливых задушевных беседах Скоморохов знакомился с судьбами некоторых бойцов своего отделения. Теперь он знал, что интеллигентный ленинградец Владимир Милованцев, двадцати двух лет от роду, худощавый, невысокого роста парень с темно-русыми волосами, родинкой на щеке и большими выразительными карими глазами прежде имел звание лейтенанта. Милованцева призвали со студенческой скамьи в первые дни войны. Владимир отличился в боях за Смоленск, испытал на себе всю тяжесть отступления, а в октябре сорок первого, во время переформирования его части, был направлен на трехмесячные курсы младших лейтенантов, после чего попал на Волховский фронт, где заслужил звание лейтенанта и стал командиром роты. Затем было зимнее наступление Второй ударной армии, Любанский котел, плен и лагерь для военнопленных. Белорус, бывший военветфельдшер Наум Щербеня, розовощекий, губастый увалень лет двадцати пяти с наивными, словно у ребенка, светло-карими глазами попал в плен в первый месяц войны, во время окружения частей Красной армии под Белостоком. Науму повезло, немцы отпустили его домой. Родное село было недалеко от лагеря для военнопленных, и ему удалось послать весточку родителям, а они сумели подкупом и мольбами вызволить свое чадо из немецкого плена. Щербеня так и прожил в родительском доме до прихода Красной армии. Армянин, старший техник-лейтенант Сурен Карапетян, горбоносый, с крупными чертами лица и широко расставленными черными глазами, спрятанными под густыми бровями, обладал недюжинной силой и бычьей шеей. Сила не помогла ему, когда он в начале сорок четвертого по приказу командования сопроводил машины с грузом в село, где должно было находиться подразделение Красной армии, но вместо своих колонну встретили немецкие пехотинцы и танки. Почти безоружным водителям пришлось сдаться. Ошибка командиров стоила Сурену полугодового нахождения в лагере военнопленных. Федор Еремеев, тридцатилетний молчун, сухопарый, жилистый, с рябым лицом, высоким морщинистым лбом и зеленоватыми печальными глазами, был старшим политруком. В сорок втором госпиталь, в котором он лежал после ранения, не успели эвакуировать, его захватили немцы. Еремееву, как «комиссару», грозила смерть, но одна из санитарок успела спрятать документы госпитализированных. Она же достала Федору гражданскую одежду и сумела вывести из госпиталя, куда немцы стали привозить своих раненых. На следующий день тяжелораненых красноармейцев расстреляли, а остальных бойцов отправили в пересылочный лагерь. Еремееву удалось скрываться в доме влюбленной в него санитарки до прихода Красной армии. Как-то незаметно втерся в их компанию и пронырливый, деловитый Тихон Мокеевич Трошкин, бывший майор интендантской службы, лет сорока, выше среднего роста, массивного телосложения, с небольшим утиным носом, продолговатым лицом, маленькими прищуренными серыми глазами и ежиком седоватых волос на голове. Тот самый, который проявил недовольство назначением Скоморохова на должность командира отделения. Майора захватили в плен немецкие разведчики недалеко от его же части, но через месяц он был освобожден из плена и отправлен для проверки в спецлагерь НКВД.