Измена. Не прощу твою ложь - Кира Туманова

Думаю об этом, и рука, гладящая доверчиво прижавшуюся ко мне Дашку, тяжелеет, а в голову закрадывается нехорошая мысль. Как я могу учить ребенка честности, если в последнее время меня окружает сплошная ложь. Да я и сама…

Значит, мне можно скрывать правду о том, что по моей вине отец моих детей оказался в больнице, а Марку — нельзя скрывать свои грешки? Или у меня какая-то другая правда?

Встряхиваю головой, чтобы отогнать от себя душевные терзания. Нет-нет, я обманываю, чтобы защитить свою семью, а он врал, чтобы выгородить себя!

— Мам, если тебе грустно — вот как сейчас, ты можешь плакать со мной. — Даша обхватывает мое лицо ладошками, и я не могу сдержаться — пара предательских слезинок все-таки ползут по щеке.

Даже, если меня не пустят завтра к нему в палату, я перелезу все посты, запугаю медперсонал, даже выведу Марка из комы, если потребуется, но заставлю его поговорить с детьми по телефону.

И обсудим с ним условия развода!

32. Белый-белый потолок

Марк

Как же тяжело открывать глаза. Будто на каждом веке лежит по бетонной плите. Медленно моргаю, прогоняя белёсую муть, и утыкаюсь взглядом в потолок.

Там такая сияющая белизна, что хочется снова прикрыть воспалённые веки.

Что за чёрт? Смутно помню, что происходило. В памяти всплывают только Ленкины огромные глаза и страшная боль. Мне сложно сказать, где эта боль поселилась — в груди, в левой ноге. Нет, наверное, в душе. Как только события выстраиваются перед глазами, руки холодеют от ужаса. Чувствую, как кровь пульсирует в висках.

Ленка! Она всё знает!

А потом меня накрывает воспоминанием о трясущихся щеках Дмитрия, и затылок будто пронзает тысяча игл. О нет, он же теперь в курсе… Чёрт, чёрт! Он же меня раскатает, как пельмень… Но Ленка-то тоже хороша, так меня подставить. Я ведь бежал за ней, хотел всё объяснить. Надо было просто поговорить, зачем она так со мной?

Как теперь выкручиваться из этой ситуации? Не представляю. Если бы я мог сейчас уткнулся лицом в подушку и завыть от отчаяния. Но пока мне удаётся только слабый стон.

Звенящая тишина тут же разрушается высоким женским голосом:

— Марк, милый… — эта фраза бьёт по ушам так сильно, что невольно морщусь. — Наконец-то проснулся.

Легкие шаги и надо мной нависает Илона, заслоняя своим лицом белоснежный потолок. Её длинные волосы щекочут подбородок, и раздражают, хочется смахнуть их, но рука будто налита свинцом.

— Ты… — неужели это мой голос? Какой-то хриплый рык.

— Марк, молчи. Не говори ничего, — она легонько прикасается прохладным пальцем к моим губам. — Пей водичку, врач сказал, что можно.

С наслаждением делаю несколько глотков из поильника. Благодарно смотрю на Илону, всё-таки приятно, что она рядом со мной.

— Я так испугалась за тебя, так испугалась… Всю ночь здесь сидела. Еле уговорила, чтобы меня к тебе пустили.

Она говорит, а я не могу сдержать гримасу. Таким громким, резким и чужим сейчас кажется её голос. Но лучше это, чем видеть обвиняющие глаза Лены. Или бордово-красное лицо разгневанного Дмитрия.

— Это тварь… прости, милый. Твоя жена… Сначала опозорила, потом тебя чуть не убила. — Илона берёт меня за руку и сжимает ладонь. — Мы им всем покажем. Главное — сейчас тебе выздороветь, я о тебе позабочусь. Я же для тебя всё сделаю, мой милый. Всё к лучшему, поверь мне…

Молча моргаю, будто соглашаюсь. Не знаю, что хорошего во всем этом видит Илона, но пока я искренне жалею о том, что не умер. Хотя, если учесть, что Дмитрий так просто этого не оставит, возможно, мои мучения долго не продлятся. А у Лены будет возможность красиво прожить эту жизнь в качестве благородной вдовы, а не брошенки с двумя детьми.

— Где она? — голос слабый, но он хотя бы ко мне вернулся.

— Ты про свою мегеру? Не знаю, милый… Дома, наверное, со своим мужиком.

— С каким мужиком? — выдавливаю из себя вопрос.

Еще секунду назад мне казалось, что хуже быть не может. Но вот нечаянно брошенная Илоной фраза, и я понимаю, что мои несчастья — пустяк. Внутренности скручивает от ревности и боли так, что теперь даже дышать не могу.

— Не знаю, мне было плохо видно в темноте. Но здоровый такой… Приличный.

Закрываю глаза, но не могу провалиться в беспамятство. Илона говорит, а её слова будто раскалённым железом проникают в мой мозг.

— Она даже не захотела поехать с тобой, представляешь? — продолжает тарахтеть она. — Искали сопровождающего кто-то из родственников, но она задрала голову — ну ты знаешь, она так делает, будто корону удерживает. И сказала, что не собирается тратить на это время. Но к ней приехал какой-то мужчина, и они долго стояли обнявшись.

Я очень слаб, но меня распирает желание переломать хребет этому непонятному ухажёру. Нет, даже не так!

Мне хочется встать прямо сейчас, вырвать капельницы из рук и навалять всем — и Ленке, и этому здоровому приличному мужику, и жирному Дмитрию, и даже самой Илоне, чтобы не трепала языком и не выдумывала всякую ересь. То, что она говорит — это невозможно. Потому что так просто не бывает. Это же Ленка. Моя Ленка.

Но у меня получается только скрипеть зубами и сжимать кулаки от ярости. Илона умудряется по-своему истолковать этот жест.

— Милый, тебе больно, да? Не переживай, скоро пройдёт. У тебя только один перелом и ушибы, ещё сильное сотрясение. Марк, я тебя вылечу, и ты будешь лучше прежнего. Пожалуйста, скажи мне, где у тебя болит? Здесь? Или, может быть, здесь?

Она покрывает моё лицо поцелуями, и я чувствую солёный вкус ее слез на губах. Бедная девочка, плакала из-за меня. Даже неловко за приступ агрессии, что я испытал к этому кроткому и нежному существу. Меня всё ещё потряхивает из-за слов Илоны, но она не будет наговаривать просто так. Да и зачем ей лгать про Лену и придумывать каких-то ухажёров.

— Подожди, я попрошу обезболивающие у медсестры, — она вспархивает и бежит к двери.

— Нет, останься.

При мысли, что сейчас она уйдёт, меня сразу накрывает отчаяние. Благодарность к Илоне — единственное, что поддерживает меня и не даёт свалиться в бездну.

Илона снова присаживается рядом со мной и берет меня за руку. Теперь я вижу, что она бледна, под глазами залегли глубокие круги. Чувствую укол вины, я ведь бросил ее, а она меня — нет. Не испугалась гнева отца, осуждения. Как будто юной девушке больше нечем заняться, кроме