Главная роль 2 - Павел Смолин

они шли по коренным русским землям, регулярно останавливаясь на молебны и ночевки. С Иркутским духовенством я познакомиться уже успел — религиозные мероприятия посещаю как положено. Одевшись, я переместился в отданный мне губернатором в пользование кабинет и велел запустить гостя.

Каждое движение епископа Афанасия словно иллюстрировало собою противоположность известному тезису о том, что жизнь наша — тлен и суета. С суетой и тленом батюшке было не по пути, а потому он двигался степенно и важно, покачивая тяжелым золотым распятием над солидным брюшком. Огладив седую бороду, Афанасий совершил акт юродства, неожиданно цапнув меня за руку и приложившись к ней губами. Не оставшись в долгу, я сделал руки лодочкой:

— Благослови, батюшка, на дела добрые.

— С миром ступай, цесаревич, — перекрестил он меня.

Кивнув, я открыл дверь и вышел из кабинета. Остап понимающе ухмыльнулся, сидящий на скамеечке поп из свиты епископа подскочил и поклонился.

— Кх-м, — раздалось робкое из-за закрытой двери кабинета.

Вернувшись, я развел руками на удивленного Афанасия:

— Слаба плоть — не спал толком, вот и «ступил».

«Ступить» в эти времена глаголом еще не стало, поэтому епископ сочувственно вздохнул:

— Совсем себя не бережете, Ваше Высочество.

На приеме, где мы познакомились, я разрешил всему духовенству скопом опускать «императорское».

— Врачевал, — скромно признался я и сел в кресло, указав Афанасию на стул.

Опустившись напротив, епископ одобрил:

— Врачевать — это богоугодно.

— Очень рад, что ты пришел, батюшка — сам по пробуждении к тебе собирался. Александр Федорович маски шьет — слышал?

— Слыхал, — степенно кивнул Афанасий.

— Ежели после пошива в воде святой искупать, да с молитвою, надежнее будет.

Епископ покивал и на это:

— Распоряжусь.

Я благодарно улыбнулся, и Афанасий перешел в дозволенную рангом атаку:

— Раскольники пожаловали, Ваше Высочество.

Изобразив на лице скорбь, я тихонько его пожурил:

— Зачем ты так, батюшка? Господу не жесты да различия в толкованиях нужны, а вера. Не крепки они в ней разве?

— Гордецы они, — насупился Афанасий. — Носы от храмов православных воротят, своих везде тащат…

— Опиума не курят, — перебил я и продолжил, с каждым словом заставляя епископа вжиматься в стул. — Видел бесноватые что творят? Аптеки по бревнам разносят! Городовых лупцуют! Это так вы в губернском городе паству окормляете? Тьма идет! — встав, я оперся руками на стол, наклонился к начавшему потеть Афанасию и по слогам прошептал. — Ма-те-ри-а-лизм!

— Страх-то какой! — перекрестился батюшка и попытался свести экспресс-диспут к ничьей, пододвинувшись ближе с ласковой улыбкой. — Наступает тьма, как есть — глубоко в душах засела. Вы на нас не серчайте — огромен Иркутск, за каждым агнцем пригляд держать смиренных рабов Его, — перекрестился. — Не хватает. Работа, однако ж, ведется исправно — сами поглядите, Ваше Высочество, — указал на окошко. — На каждого бесноватого полтыщи крепких в вере приходится.

— Потому и говорю с вами, — кивнул я, вернувшись в кресло. — Иного бы, благодать утратившего, на каторгу бы погнал.

Афанасий поёжился, взял себя в руки и перешел в контратаку:

— Когда тьма идет, сплачиваться надо! Верою да единством на происки ее отвечать! Издревле Русь Православием спаяна была, до самых недавних дней, ныне же — расколота! Из трех пробоин тьма сочится, да в еще одном княжестве! Другое же княжество и вовсе язычники топчут!

— То ситуация временная, — отмахнулся я. — Ты, батюшка, человек подневольный, посему я на тебя не сержусь — тебе Синод велел, ты и пришел.

— По велению души пришел! — гордо поднял он подбородок.

— Толку с тобою религиозные диспуты вести нету, — пожал я плечами. — В столицу прибуду, вот с Синодом и пообщаюсь. Ежели замирятся с двуперстыми, уйдешь ли по велению души в скит лесной?

Афанасий покраснел, потянул очень позорную для него паузу, и вернул мое к нему уважение:

— А и уйду!

Если человек за свои убеждения готов до конца идти, при этом никому не причиняя вреда, уважения вполне заслуживает.

— Гордыня тобою овладела, — подозрительно прищурился я на него. — Синод еще ответа своего не дал, а ты поперек идти собрался.

— Господь на небесах, да на земле церковь, — не стушевался Афанасий. — Грешен человек.

— Грешен, — вздохнул я и поднялся из-за стола. — Идем со мною, батюшка, к братьям нашим православным, вместе «Царю небесный» споем. Праздник завтра светлый, радоваться нужно.

— Нужно, — пошел за мной к выходу епископ. — Споем, а опосля поговорю с ними, авось и вразумлю.

Отправив вперед казака с приказом старообрядцам выходить из гостиницы, которую я для них заблаговременно снял целиком, на улицу, отправил другого по ученым с приглашением на ужин в ресторан — сегодня будем кушать у Петрова и Щербакова, конкуренцию которым в вип-питании составляют рестораны господина Барбиери и господина Шульца. Всего три, да — Иркутск процветает, но не настолько, чтобы состоять из одних богачей, ибо даже «средний класс» часто себе позволить кушать в ресторанах не может. Зато полно вполне приличных харчевен — больше тридцати штук, плюс всяческие пекарни да коробейники с пирожками.

Имеются и благотворительные учреждения — вот, справа от нас дотационная, благотворительно-дешевая столовая для малоимущих, ее организовало и построило местное благотворительное общество «Утоли моя печали» еще в 83-м году. В общество я уже пожертвовал, и теперь в паре улиц отсюда обустраивается бесплатная столовая для детей на полсотни мест — денег хватит на двадцать лет функционирования, а дальше, я надеюсь, нужда в ней отпадет.

Старообрядцы встретили меня как положено — хоровой молитвой и поклонами. На Афанасия смотрели настороженно, но без опаски — разрешительные бумаги у них есть, заступник в моем лице — тоже, так чего переживать?

Мы дружно спели «Царю небесный», и я немного пообщался с народом — спросил о тяготах пути, нуждах и проблемах, пригласил на народные гуляния в честь Троицы — в них мне вкладываться не пришлось, местные и сами погулять не дураки. На прощание высказал Афанасию пожелание:

— Приходи завтра утром в дом управляющего акцизами, батюшка.

И, оставив епископа вести пустые религиозные диспуты, отбыл в ресторан — как раз время ужина подошло. Сидя за покрытым белой скатертью столом на резном дубовом стуле, в обильно блестящем свечами и золотом убранстве, отведал барашка под вареный горох да картошечку, запил все это квасом и послушал из уст Ивана