Опасная фамилия - Антон Чиж

Он старался жить так, чтобы избегать больших и малых потрясений, часто проводил время в размышлениях, но книги считал пустой тратой времени. Ни в одной книге нельзя было описать его жизнь, и ни в одной книге не нашел бы он предупреждения тех ошибок, что натворил в молодости. Вронский старался о них забыть так крепко, что не проходило и недели, как он снова вспоминал о них. Воспоминания эти давно перестали болеть, покрывшись слоем лет, как давно немытое зеркало пылью. Вронский заглядывал в них порой, чтобы проверить, неужели это было с ним, и до сих пор не мог найти ответ: что это было, то ли самая великая любовь в истории, то ли грязная интрижка, которой поддался по молодости. Подобные мысли Вронский держал при себе. Да и делиться особо было не с кем. Друзей не осталось. С братом Александром он поддерживал ровные отношения, но близки они не были. А рассказывать Бетси, к которой заезжал по старой памяти, – все равно что в газете напечатать, об этом узнает целый свет.

Садовник как раз принялся за последний куст, когда у калитки показался Стива с каким-то человеком. Вронский не считал его ни другом, ни даже светским приятелем, но сохранил к нему что-то вроде благодарности, в память о том времени, когда он единственный не отказался от Анны и частенько заезжал к ним. Стива тоже чувствовал неловкость в присутствии Вронского, хотя не мог понять, что именно его удерживает от дружеских объятий.

Легко и пружинисто встав с кресла, Вронский спустился к гостям чуть прихрамывающей походкой.

– Рад тебя видеть, Стива, – сказал он, подавая маленькую руку. – Как поживаешь, что нового в свете. Я совсем не выезжаю.

При графе Стива был непривычно скован. Он слишком громко и ненатурально стал выражать восторг от встречи.

– Ох, что же я! – наконец опомнился Стива. – Позволь, Алексей Кириллович, представить тебе господина Ванзарова. У него к тебе дело.

Вронский вежливо улыбнулся, предлагая рукопожатие, но в глазах его читалось: «Кто же такой этот господин, что посмел иметь ко мне какое-то глупое дело?» Он был свободен и прост в обращении с равными и был презрительно-добродушен с низшими, что не хотел и не считал нужным скрывать.

– Степан Аркадьевич, вы не оставите меня с генералом наедине? – спросил Ванзаров, чем привел Стиву в окончательное замешательство. Он стал что-то бормотать и даже попятился к воротам.

Вронский взглянул на молодого человека, словно открыл в нем нечто интересное.

– Стива, у меня новый садовник-итальянец, – сказал он. – В саду творит чудеса. Рекомендую. Завтра могу отправить его к тебе.

Стива был глубоко признателен, о чем прокричал уже с улицы, и быстро удалился.

Ванзарову предложили пройти на веранду.

– Что вы сделали со Стивой? – спросил Вронский, устраиваясь в качалке. – Обычно он так безропотно повинуется только хорошеньким женщинам.

– У меня есть простые способы убеждения, – ответил Ванзаров. – Граф, я вынужден задать вам несколько вопросов, на которые вы можете не отвечать, разумеется.

– Разумеется, могу, – Вронский обозначил легкий поклон. – Позвольте узнать, кто вы.

– Чиновник для особых поручений от сыскной полиции. Расследую убийство Алексея Александровича Каренина.

Если новость и произвела на Вронского впечатление, то он ничем этого не выдал.

– Как печально, – сказал он, не кривя душой. С Карениным он не встречался так давно, что не представлял, как выглядит нынче его давний соперник. Несмотря на все, что между ними случилось, он относился к Каренину с большим уважением.

– Мне необходимо получить от вас кое-какие сведения, граф.

– Это зависит, что именно вас интересует, господин Ванзаров.

– Расскажите, что вы делали в день, когда погибла Анна Аркадьевна Каренина.

Вронский удивился: то ли это беспредельная наглость, то ли юноша не так прост, как кажется, и имеет право задавать подобные вопросы.

– Почему я должен вам отвечать?

– Потому, что, кроме господина Каренина, может пострадать еще кто-то.

– Кому именно угрожает опасность?

– У меня только предположения, не хватает фактов, – ответил Ванзаров.

– Я, пожалуй, соглашусь, – сказал Вронский, качнувшись в кресле, чтобы увидеть спину садовника, издевавшегося над растением. – Только при одном условии. Докажите, что вы прозорливый сыщик, – прежде чем вежливо отказать, ему захотелось немного развлечься, и он подумал, что лучшего способа нет.

– Извините, граф, я не сыщик, а чиновник полиции. Как бы вам хотелось меня проверить?

Вронский изобразил жестом любую фантазию, какая может прийти на ум.

– Извольте, – сказал Ванзаров, окидывая Вронского цепким взглядом. – Могу сказать, что когда-то вы совершили попытку самоубийства.

– Молодой человек, это не тема для шуток. – Голос Вронского стал колюч и напряжен. – Если вам Стива разболтал…

– Даю вам слово чести, граф, что Степан Аркадьевич ничего мне о вас не рассказывал.

Молодой человек смотрел так прямо и открыто, что Вронский невольно поверил.

– Как же тогда… – спросил он.

– Немного наблюдательности, – ответил Ванзаров. – Ваше правое плечо чуть выдвинуто вперед, как бывает от долго не заживавшей раны. При этом на лице у вас старый шрам от сабельного удара. Вы доблестно сражались на Балканах, но война длилась недолго. Получить два таких тяжелых ранения вы просто не успели бы. Точнее: одно не успело бы зажить, чтобы вы могли вернуться в строй и получить второе. Следовательно, плечо вы ранили до войны. Судя по месту ранения, это так называемая рана чести. Молодые офицеры предпочитали стрелять в сердце, хотя выстрел в голову – это наверняка. Оправдывает такой выстрел только желание убить сразу двух зайцев: себя и любовь в своем сердце. Хотя никто не доказал еще, что любовь живет в сердце. Извините, граф…

Вронский получил искреннее удовольствие. Молодой человек был не только наблюдателен, но и крайне умен, сумев сделать тонкий комплимент. Вронский понимал, что ему льстят, и льстят грубо, но поделать уже ничего не мог. Чиновник полиции ему понравился.

– Грехи надо искупать, а слово держать, – сказал он. – Что вы желаете узнать?

– Все, что сочтете нужным рассказать.

– Как погляжу, от вас тайны не скроешь… Анна тогда была раздражена, и мы ссорились. Она ревновала меня отчаянно, хоть и совершенно беспричинно. К этому добавилось известие, что она больше не сможет иметь детей. У Анны часто бывали нервические припадки, она даже принимала морфий. В тот день у меня были дела с моей матушкой и ее подругой, у которой была дочь на выданье. Анна не хотела, чтобы я ехал, но я не мог отказать матери. Перед отъездом мы опять поссорились. Я уехал, не простившись с ней, о чем жалею до сих пор. Она послала мне записку, прося прощения и умоляя вернуться. Я ответил, что не могу бросить дела. Тогда она решила сама приехать из Москвы в Воздвиженское, села на поезд и сошла на станции Обдираловка. Что произошло там, мне неизвестно. Очевидно, у нее случился нервический припадок, и она бросилась под поезд.