Северный флот. Единственная правдивая история легендарной группы. Вещание из Судного дня - Денис Ступников

Александр Леонтьев:

В данном случае я – актер, который играет чужую роль. Это получается неосознанно. Видимо, это попытка больше привлечь внимания к ситуации, чтобы было понятно, что меня этот вопрос действительно сильно волнует. Плюс «Король и Шут» написал настолько много повествовательных историй от лица рассказчика, то здесь я, вероятно, подсознательно ухожу от этой манеры, чтобы текст не выглядел рассказом, анекдотом или байкой.

Александр Леонтьев:

При ее написании я вдохновлялся знаменитой фразой, сказанной еще во время Великой французской революции: революция пожирает своих детей. Когда я еще был примерным октябренком и пионером, я ведь внимательно читал рассказы Бонч-Бруевича и прочих соцреалистов, так что пропаганды я в свое время наелся по-крупному. Потом наступило время прозрения, и ты начинаешь понимать, как все было на самом деле. Меня очень заботил вопрос, как так получается, что все эти люди, которые делали революцию, так или иначе, были просто казнены. Постоянно же проводились какие-то чистки. И я пришел к одному выводу: любого правителя абсолютная власть развращает.

Вопрос всего лишь в темпах. Кто-то проходит этот путь за год, кто-то за десятилетия. Он просто начинает устранять людей, которые знают определенные вещи, которые помнят, что сделал он или его приближенные для того, чтобы войти в ранг сверхчеловека, мессии и пророка. Крайне неудобно держать при себе людей, которые помнят, что ты такой же, как все, и что в какие-то моменты ты себя нехорошо показал или струсил, или вообще тебя там не было. Например, для меня было удивлением узнать, что на момент совершения в России революции Ленин вообще отсутствовал в стране. Все мы представляли себе, что «Аврора» выстрелила, Ленин встал на броневик, показал рукой на восток, к солнцу, и все за ним пошли, а царь и помещики либо в слезах убежали за рубеж, либо оказались на плахе. Именно об этом я хотел написать.

Александр Леонтьев:

Здесь я высказался на тему истинного патриотизма, о силе одного, о том, что один человек способен выстоять против толпы. Потому что убить его можно, а сломить – нет. Эта выраженная во многих простых произведениях мысль занимала и меня. Хотелось рассказать об этом трагизме и поставить себя на место героя, а заодно и задать себе вопрос: смог бы я сам так? Песня о силе духа, о его победе. Меньше вас уже быть не может, ты вообще один. Я попытался представить, что чувствует человек, которого сейчас неминуемо убьют, но он на колени не становится, а машет своим простреленным флагом перед огромной вражеской армией.

Александр Леонтьев:

Здесь ассоциативный ряд немножко другой. «Сказка» употребляется в значении «история» или «байка». Скорее, это момент истины, когда ты стоишь и понимаешь, что это – последняя секунда в твоей жизни, и вдруг осознаешь, что именно сейчас по-настоящему живешь. Все истории, которые ты до этого слышал, – страшные или дурацкие – на самом деле были сказками. А подлинная реальность разворачивается сейчас и навсегда, а больше ее не будет. Сны и сказки здесь – это что-то несерьезное, доброе и теплое, что уже было с тобой, и теперь ты от этого отрекаешься, ведь этого с тобой уже нет. Опять же, важно было подчеркнуть, что парень этот – молодой, и пока в жизни он, кроме сказок и снов, ничего больше не видал. Перед нами боец юный, но крепкий.

Павел Сажинов:

В «Поднимая знамя» Ансси попросил меня сыграть под гитарное соло стринг, который там изначально не подразумевался. Я уточняю: «Ты имеешь в виду скрипки?» Он: «Нет-нет, самый тупой, синтетический, как на дешевых самоиграйках». Я засомневался, но решил посмотреть, что это даст. Записал. Звучит не очень громко. Но при этом стринг придает гитарному соло особый объем. Мы бы до такого не додумались.

Александр Леонтьев:

Представляя себе будущую песню, я вдохновлялся двумя образами, увиденными мной не раз. Первый – Мишка Горшенев, спящий в купе поезда, лежащий, как солдатик, на спине, руки вдоль тела, зубы стиснуты, а на стене над ним мелькают причудливые пятна света и тени от проносящихся встречных поездов, фонарей на заснеженных станциях, и эти пятна как будто живут сами по себе, в виде какой-то неизвестной энергии. Второй – Мишка, исступленно пляшущий в чаду, дыму концерта, среди мельтешащих лучей, на самом краю сцены, словно пытаясь стряхнуть с себя что-то, запрокинув голову, глядя вверх, тяжело дыша, подлетая время от времени так, что некоторые фотографии потом казались нереальными.

Страны и города действительно проплывали мимо него практически незамеченными. Вспомнить хотя бы тур по Штатам, когда мы все вывалились толпой из автобуса по дороге из Бостона в Чикаго и смотрели Ниагарский водопад, фотографировались, покупали сувениры какие-то дурацкие. А Мишка все это время спал себе в доме на колесах, на котором мы передвигались в том туре. Вылез в дверь к нам навстречу, когда все уже вернулись, и, потягиваясь, спросил: «Ну, поехали уже, что ли?» На водопад даже взгляд не бросил… В Израиле, правда, он пошел как-то раз гулять в Тель-Авиве, с местными панками общаться, они у него тогда еще обратный билет сперли на память. А в Иерусалим на старый город смотреть, например, с нами не поехал ни разу.