Ордер на смерть - Алексей Грачев

Ярому уже позарез нужен был новый материал. Сроки поджимали, и в июне у него планировались к выходу в еженедельнике целых две полосы. Пока он ограничивался опросом бомжей, потерявших свои квартиры, да анализировал наиболее громкие дела о незаконных сделках с жилплощадью. Поскольку писал он всегда интересно и увлекательно, читатели «Чертополоха» обращали внимание на его материалы. Но сам он чувствовал, что пора бы сменить пластинку… Выдать на-гора свое собственное журналистское расследование — чего изначально и хотел от него Рудольф.

Он решил встретиться с этой самой Игнатьевной: еще раз все у нее уточнить; кроме того, попытаться переговорить с ее новыми соседями. Журналистское удостоверение у него было всегда с собой, диктофон тоже имелся. Вечером одиннадцатого июня он позвонил старушке и договорился с ней о встрече. День двенадцатого июня был выбран им не случайно: как-никак суббота, выходной день, — может быть, и соседей удастся застать, если не уехали на дачу…

Ночью Ярый проснулся от духоты — прошлепал босиком в ванную и с наслаждением отпил несколько глотков ледяной воды из-под крана. Вернувшись в комнату, настежь открыл балконную дверь. Покурил, еще минут пять поворочался и не заметил, как уснул.

Встал бодрый, выспавшийся, сделал зарядку, сложил все нужные ему вещи в пакет и остановился у шкафа в раздумье — что же ему сегодня надеть? Ну и жара!..

В жаркие дни в черном лучше не ходить, предпочтительнее светлое… Но все-таки Андрей остановил свой выбор на любимых широких черных брюках, черной футболке с портретом Пушкина и черной бейсболке. Одевшись, посмотрелся в зеркало — просто отлично!

Ехать никуда не надо было — между станцией метро «Площадь Ильича», рядом с которой он с женой теперь жил, и Таганкой, куда зазывала его Игнатьевна, расстояние было смехотворным: всего минут десять быстрой ходьбы. Выходя из подъезда, Ярый задумался… Может быть, надо было все-таки привлечь к делу фотографа — Ленчика этого? А, черт с ним! В случае чего потом приедет и сфотографирует — дело может оказаться криминальным, и ни к чему печатать в заведомо скандальном материале изображения людей, доверившихся ему, Ярому, как представителю «третьей власти»…

Отыскав нужный ему дом, Андрей остановился и закурил, разглядывая подъезд. Закурил на улице — потому что не знал, можно курить у старушки в квартире или нет. А разговор им предстоял долгий.

Наконец поднялся по лестнице, заглянул еще раз в бумажку с записанным адресом и только после этого нажал на кнопку звонка. Дверь ему открыла сама Игнатьевна: он узнал ее по голосу. Шустрая такая старушка; она что-то, видимо, стряпала — в фартуке, руки вытирает полотенцем. Она с любопытством уставилась на Андрея и на пакет в его руках, потом спросила:

— Добрый день! Так это вы корреспондент будете, да?

— Добрый день! — ответил Андрей. — Вот пришел, как мы с вами договаривались. А вы, значит, Мария Игнатьевна Сазонова?

— Ага, я. Ой!.. — засуетилась старушка, приглашая Андрея войти внутрь. — Чего это я на пороге-то вас держу. Совсем уж ополоумела старая бабка, совсем из ума выжила… Проходите, проходите, да не обращайте внимание на беспорядок и грязь.

— Какая ж тут грязь? — в тон ей возразил Андрей. — Наоборот, чистота необыкновенная, ни одной соринки нигде нет…

Квартира действительно блистала — чувствовалось, как тщательно следит старушка за порядком в ней. Окна были промыты до полной прозрачности, полы надраены, вкусно пахло готовящейся едой. Андрею на миг показалось, будто он каким-то стихийным образом перенесся в свое далекое новосибирское детство, и от этого внезапного ощущения даже защемило в груди… Сколько же лет он никак не может навестить родителей, совсем завязший в бурной московской жизни? И когда еще навестит?

— Ко мне по субботам дочка с детьми приходит… — как бы извиняясь, сказала Игнатьевна и придвинула к Андрею крашенную в зеленый цвет табуретку. Они сидели на кухне. Впрочем, Игнатьевна-то не сидела, а больше занималась хозяйством: хлопотала у плиты, заглядывала в духовку — как там, не готовы ли еще пирожки?

— Может, я не вовремя? — осторожно спросил Андрей.

— Да ты что, милай! — Старушка вдруг открыла форточку, чиркнула спичкой и задымила «беломориной». — Наоборот, шанежек моих со всеми вместе отведаешь. Куришь? Так покури!

— Спасибо! — Андрей тоже закурил свой любимый «Донской табак» и решил приступить к расспросам. — Ну вот, вкратце поясню… Я, как вы знаете, пишу в нашей газете материал с продолжением о всяких там махинациях с квартирами. Вы, как я понял, хотите прояснить ситуацию с вашим пропавшим соседом? Еще раз расскажите мне все по порядку, только я диктофон включу, хорошо? Заодно и все свои предположения выскажете.

— Ну как, можно говорить? — Игнатьевна наклонилась к самому диктофону и в такой неудобной позе начала рассказывать…

Однако говорить долго ей не пришлось — вскоре мелодично запиликал дверной звонок, и Андрей поставил диктофон на паузу. Игнатьевна пошла к двери, предположив, что это пришли ее внуки и дочка. Но оказалось, вовсе не они. Она вернулась на кухню с каким-то неважно одетым мужиком и стала знакомить его с Ярцевым:

— Вот, Коль, хорошо-то как, что ты надумал именно сегодня прийти! А у меня, видишь, из газеты корреспондент. Про нашего Тарасыча ему докладываю. Пущай разберутся с этим делом…

— Ярцев Андрей, — представился Ярый и крепко пожал руку мужику, обратив внимание на необыкновенно тоскливое выражение его глаз и на то, что рука у этого гостя крепкая, широкой кости.

— Вдовин, Николай Степаныч… — Мужик по-хозяйски прошел к столу и уселся поближе к окошку. Потом добавил: — Тоже могу чего-нибудь рассказать. Я же — бывший сын полка, и наш Тарасыч мне был как отец родной там, на фронте. А теперь вот пропал. Ума не приложу — куда? Мы с Игнатьевной боимся, что какая-нибудь шушера его… Это… Ну, в общем, понятно…

— Ага, Коль, ты вот в эту штуковину наговори, — поддержала его старушка. — Не забывай: доброе дело делаем! А вдруг он жив ишо и на объявление в газете откликнется? Верно?

— Ох… — вздохнул Вдовин. — Конечно, хорошо, если так. Но боюсь, что все обстоит хуже. Не похоже на старика — вот так исчезнуть, никому ничего не сказав. Но и больнички мы — вернее, Игнатьевна — обзванивали, и всякие инстанции… Нету такого нигде! Надо срочно с этими пообщаться, с новыми соседями, чтобы документы показали все. Мы для них — пустое место, плевать они на нас хотели! А корреспонденту они фиг посмеют отказать… Я так думаю. А чего я тут буду бодягу разводить? Надо к ним идти — они дома сейчас: я видел, как только что дверь в свои хоромы открывали. Пошли, Андрей, а?

— А пирожки как же? — взвилась вдруг Игнатьевна. — Сначала хоть перекусите, остынут ведь! Нет, не пущу. За стол, живо!

Андрей и Вдовин переглянулись и решили уступить старушке. Пирожки были на самом деле необыкновенно вкусные — Игнатьевна наделала их и с печенкой, и с курятиной, и с изюмом, и с капустой, и с картошкой, не жалея масла. Она макала длинное птичье перо в масло, на вид — топленое, и мазала пером все пирожки. Андрей жевал, даже закрыв глаза от наслаждения, а Вдовин уписывал один за другим, урча. Игнатьевна села напротив них: локоть — на стол, уперев в сухонькую ладошку подбородок, и с улыбкой смотрела, как они кушают. Просто любовалась!