Чужие ордена - Анатолий Филиппович Полянский

– Плох, дальше некуда… Что там на воле? Добре сгулял?

– Танкист упал. Я помог ему встать.

– Загинается хлопец. Негоже его оставлять в одиночестве.

– Моряк его поносил, как последнюю дворнягу. А Связист усомнился…

– Правильно. Нам кучней держаться надо. Последнее дело в плену к своим пристебаться.

– Ты, Ян, большой, сильный. Ты все выдержишь, а если меня начнут пытать…

– Авось пронесет. А Связист, похоже, парень крепкий и дорого бы дал за обратный ход. Такой может нам сгодиться.

– Для чего?

– На всякий случай, – ушел от ответа Полуян.

– А когда бежать будем, ночью?.. Ночью лучше!

– Фу ты, бисова душа! – возмутился Полуян. – Вин вже кошелку собрал!

– Значит, я угадал?

– Логично мыслишь, парубок, но язык твой без костей большие опасения вызывает.

– Товарищ сержант, – взмолился Выркович. – Я за вас голову прозаложу, не дрогну.

– Пусть будет по-твоему, – сказал Полуян неохотно. – Завтра постарайся войти в контакт с афганцами, ну, с теми, что за решеткой.

– Зачем они нам?

– А кто с местным населением будет балакать?.. Одного человека покажу. Породистый такой, в летах. Его Акаром кличут.

– Если вы его знаете, может, он вам больше доверится? – опасливо спросил Выркович. Он уже пожалел, что втянулся в историю.

– Дюже габаритный я, внимание привлекаю. А ты ще пацан, подойдешь незаметно. Передашь Акару от Мишки привет и постарайся получить ответ. Сдается мне, афганец русский знает.

– Сделаю, как велишь, Ян. Ты, пожалуйста, доверяй мне. Пожалуйста…

Выркович преданно смотрел в мутные глаза сержанта, повторял, как заклинание, признания в любви, а сам думал: «Почему здесь никто никому не верит? Каждый сам по себе. Людьми руководит какой-то утробный страх». Сашок о себе правду знает, но за других поручиться не может. Даже за сержанта, хоть и знаком по той, прежней жизни. И все же Полуян – единственная зацепка. Без него пропадешь. Не останется даже имени в памяти людей. До Вырковича ли, если об афганской войне даже в Союзе ничего не пишут? Столько ребят сгинуло, покалечено, а все секреты. Что ж говорить о пленных?

С такими мыслями Александр, добравшись до подстилки, стал засыпать. И снова увидел Олесю. Почему она стоит посреди заросшего бурьяном поля? Почему прощально машет рукой? В глазах-васильках тоска. Губы, как у старухи, скорбно поджаты. О чем она плачет, не раскрывая рта, – протяжно, приглушенно?.. Негромкий щемящий вой разрывал душу, неумолимо вползал в уши.

Александр привстал, прислушался, втайне надеясь, что плач приснился. Звуки шли из дальнего угла, где отдельно от всех лежал Танкист. Александр вскочил, подошел к нему. В блеклом свете лампочки увидел лицо, залитое слезами. Бесплотное тело Танкиста сотрясала мелкая дрожь.

– Ты что? – растерянно спросил Выркович, схватив Танкиста за плечо.

Тот разлепил веки, испуганно отшатнулся:

– Уйди. Не тронь…

– Может, надо чего? Так я…

– Сон привиделся, – ответил Танкист. – Страшный…

– Бывает. Мне тоже приснилось, будто с Олесей прощался. Олеся – подружка моя. И еще мама…

– А я сына видел, – признался Танкист.

– У тебя есть сын? Взрослый?

– Два годика было. Ходил уже. Смешной такой…

– Вернешься, в школу поведешь.

– Нет, – сказал Танкист и отвернулся.

– В школу теперь по новым правилам шестилеток принимают.

– Не увижу я его больше.

– Зря ты… – Выркович помолчал и, нарушив слово, данное Полуяну, шепнул: – Ребята побег организуют.

– Не выйдет, так и скажи прапору, – покачал головой Танкист. – Я трижды бежал. Последний раз пистолет добыл, почти до самой границы дошел…

– Ух ты, здорово! Как же снова влип?

– Так уж получилось. Мальчонку местного встретил. Черный, как головешка из потухшего костра. В драной одежонке. За спиной – вязанка хвороста, тяжелая… Мне бы придушить гаденыша, да рука не поднялась.

– Отпустил?

– Отпустил… на свою голову. А он в деревню побежал и тревогу поднял. Нет, не судьба видно.

– Ну и дурак. Я бы убил… Но ты не отчаивайся, – с наигранной бодростью сказал Выркович. – Еще поживем.

– А зачем? – обронил Танкист и надолго умолк. Потом, очнувшись, шепнул: – Ты иди… Еще твои увидит.

– Ты тоже наш.

– Не надо, – отмахнулся Танкист. И еще раз повторил: – Не надо. Ты иди… Пожалуйста.

Вернувшись на свое место, Сашок долго наблюдал за неподвижной сгорбленной фигурой с безжизненно поникшей головой. Потом все сдвоилось, расплылось: решетка, отделяющая камеру, почерневшие балки потолка, желтое пятно лампочки на обросшем паутиной шнуре…

Проспал-то вроде недолго и вдруг словно током ударило. Скосил глаза и обмер. На продернутой сквозь прутья решетки веревке висел Танкист. Босые ноги подогнуты, голова свалилась к плечу, синяя шея вытянулась, как у куклы-марионетки.

Не помня себя от ужаса, Сашок дико закричал. Камера мгновенно ожила. Кто-то громко охнул, и наступила тишина. Подняв трясущиеся руки, Моряк стоял на коленях с раскрытым ртом, застывшим в немом крике. Вдруг он вскочил, бросился к Танкисту, обнял его ноги и заорал:

– Ты что? Ты зачем, сволочь… Я же не хотел! Я не хотел!..

Оцепенение сковало обступивших повешенного пленных. Все много раз видели смерть. Их били, истязали тело и душу. Но в них стреляли враги. И они стреляли во врагов. А этот – сам…

Кто-то воскликнул: «Гляньте, братцы!» И все повернулись к стене, где углем, взятым, очевидно, возле кузни, было неровно выведено: «Не виноват, клянусь. Прощайте, ребята…»

Глава 6

Достопочтенному Бархануддину Раббани сыну Мохаммеда Юсу-фа, да продлит Аллах его дни.

На ваш запрос сообщаем. На сей день в крепости содержится 13 русских военнопленных. Один (имя неизвестно, кличка Танкист) 6 саура 1364 года добровольно предстал перед Аллахом. Причина не выяснена. Меры физического воздействия к нему не применялись. Остальные в удовлетворительном состоянии. Интересующий вас Н.Н. Пушник, несмотря на допросы III степени, согласия на сотрудничество не дал. В отношении офицера (кличка Старлей) выполнение вашего задания ускоряем.

Из донесения коменданта крепости Бадабера.

Обычно во время еды, получив порцию баланды, заключенные рассаживались у стен. Они громко переговаривались, слышались забористые шутки, смех. Пушник не удивлялся: так и должно быть. Несмотря на жуткие условия и полную безнадегу, жизнь берет свое. Ребятам по двадцать, некоторым чуть поболее. В такие годы на студенческой скамье сидеть бы, за девками бегать, а не в тюряге кандалами звенеть, пройдя через кровь, смерть друзей, через плен.

На сей раз завтрак, однако, проходил в полном молчании, сопровождаемый глухим стуком ложек да тихим перезвякиванием цепей. Смерть Танкиста вызвала тяжкие раздумья, внутренний протест, копившийся исподволь много дней и теперь готовый выплеснуться наружу. Атмосфера в камере сгустилась, наэлектризовалась – так бывает в предгрозье.

Пушник грыз каменную твердь маисовой лепешки, раздиравшей кровоточащие десны, и осторожно, чтобы не привлекать внимания, наблюдал. Он чувствовал