Жажда жить: девять жизней Петера Фройхена - Рейд Митенбюлер

раскачивались из стороны в сторону в такт песни, ритмично встряхивая головой». Мужчина по имени Крилернек упал на землю и зашёлся в каком-то спазматическом танце, словно птица, угодившая в сеть. Остальные кричали на него и заражались его безумием, пока все не забились «в истерическом припадке, словно скот при виде волков» – так это описал Фройхен.

Гул голосов перекрыл пронзительный визг. Фройхен обернулся и увидел женщину по имени Ивалу, не старше шестнадцати-семнадцати лет: она прижалась к нему обнажённым станом. Она касалась Фройхена, но не сводила глаз с Крилернека, который всё ещё корчился на земле. Длинные волосы Ивалу выбились из высокого пучка у неё на голове и колыхались в такт её трясущимся грудям.

Фройхен оглядел присутствующих, посмотрел им в лица, «в которых едва узнавал тихих, невозмутимых людей, пришедших в Туле торговать». Ничего подобного этой церемонии он никогда не видел. «Откуда явилась во мне эта тяга к мистицизму?» – спрашивал он себя после. Однако что-то знакомое виделось ему в ритуале – какая-то первозданная духовность, которую разделяют многие человеческие культуры. Кнуд Расмуссен описывал похожие впечатления: «Философия их, пусть не тронутая влиянием цивилизации, всё-таки содержит много современных европейских тенденций: самовнушение, спиритические сеансы, каталепсия. Поэзия их во многом похожа на нашу, как и религия, и фольклор, часто являют мотивы и даже фразы, напоминающие нашу раннюю религиозную литературу».

Когда церемония закончилась и все угомонились, мужчина по имени Крисук вдруг вскочил и «закричал вороном и завыл волком, словно помешанный». Размахивая руками над головой, он носился по помещению, как метеор, и остальным приходилось отбиваться от его натиска. Когда одержимый подскочил к Фройхену, тот оттолкнул его к Ивалу. Она закричала, но не от ужаса, а от восторга – на языке, которого Фройхен не понял. «Если и существует глоссолалия, то я стал ей свидетелем», – написал он об этом явлении. Ивалу была в это время уже совсем раздета.

Люди дошли уже до совершенного исступления, когда Крисук вдруг разрядил обстановку: он ударился в стену иглу и выскочил наружу, оставив за собой неряшливую дыру, через которую пахнуло морозным воздухом. Одержимый исчез в ночи, и голос его скоро угас вдалеке. Дыру заделали, оставшиеся разделись донага, и барабаны снова часто забили. «Я больше не мог оставаться бесстрастным наблюдателем, – писал Фройхен. – Обнажённая Ивалу лежала на мне, я чувствовал, как кто-то пожёвывает мои волосы, царапает мне лицо. Шум, запах обнажённых тел и таинство ритуала застали меня врасплох» [7].

Настроение в иглу снова изменилось: теперь взволнованно ждали чего-то. Кто-то объявил, что Соркак возвращается из мира духов, и пение стало тише, превратившись в приглушённые стоны. Потом на пороге появился Крисук – голый, дрожащий от холода и смущённый: ему было стыдно за то, как он вылетел наружу словно угорелый, пробив дыру в стене. На цыпочках он пробрался внутрь и нашёл себе местечко потеплее: между двумя грузными женщинами, которые тут же завизжали, когда холодный как лёд Крисук втиснулся между их потных животов.

И тут лампу погасили – наступила кромешная тьма. Все притихли, и звучал только голос Соркака. Наконец кто-то спросил его, какие тайны открыли ему духи, узнал ли он причину, почему их преследуют несчастья.

«Смерти пока не будет, – отвечал Соркак. – Великая Природа смущена присутствием двух белых, которые поселились среди нас, и отказывается открывать мне истинную причину своего гнева. Но мы избежим великой беды, если до захода солнца осенью женщины не будут есть мясо моржих».

На этом церемония завершилась. Кто-то прошёлся по иглу и зажёг все лампы, как хозяин ночного клуба зажигает свет во время закрытия.

Все тихонько оделись и вышли на воздух. Только Фройхен остался ещё на несколько минут, переживая впечатления. Это было незабываемо: прекрасное, жуткое, эротическое действо. В своих заметках он игнорировал слова Соркака: «Великая Природа смущена присутствием двух белых, которые поселились среди нас» – и не старался понять, каким образом диета из самцов-моржей для женщин избавит поселение от бед. Он описывает только то, что испытывал во время церемонии и как она повлияла на него. «В такие моменты я сознавал, что в этих людях скрыта великая сила, – написал он об инуитах, с которыми жил. – Я решил узнать как можно больше о том, какие ещё чудеса таятся в их душе».

13. «Жизнь теряется в туманной дали»

Лето сменило весну, таяние ледников принесло с собой корабли, новые товары и – самое важное – вести из внешнего мира. Фройхен и Расмуссен днями напролёт вскрывали мешки писем: они пропустили целый год, полный событий. Фройхен с радостью читал письма от родных, а в особенности – от своей возлюбленной Микеллы Эриксен, которую скоро ждал в Гренландии. На первом корабле её не оказалось, но Фройхен надеялся, что она хотя бы сообщит, когда прибывает.

Фройхен не был свободен, но жители Туле считали иначе. Микеллы ведь не было рядом с ним, так что инуиты не видели в них пары. Для инуитов было важно, чтобы двое жили вместе: это представление было частью сложной полигамной системы обмена супругами. Когда мужчины уходили в долгие охотничьи экспедиции, жёны, которые оставались дома и заботились о детях, часто жили и спали с другими мужчинами, а бездетные женщины помоложе отправлялись вместе с охотниками. Всё это сопровождалось сложным комплексом норм и обычаев, но к самому сексу относились просто – как к естественной человеческой потребности. Поэтому жители Туле предполагали, что Фройхен вполне может заниматься сексом, пока Микеллы нет рядом.

В культуре инуитов считалось нормальным, чтобы женщина предлагала секс мужчине, и вскоре Фройхен стал предметом пристального внимания Вииви, молодой женщины, которую они с Расмуссеном наняли в домработницы. Фройхену, впрочем, она не нравилась: её внешность не привлекала его.

«Однажды ночью она попыталась заставить меня разделить с ней ложе, – вспоминает Фройхен. – Тогда я понял, что пора на время удалиться из дома». Он отправился навестить соседние поселения и обменять там товары на пушнину.

Во время этого путешествия Фройхен не раз попадал в похожие ситуации. В одном поселении охотник по имени Майарк представил Фройхену свою дочь Арнаннгуак, уверяя, что она самая красивая девушка в округе. Не успел Фройхен и глазом моргнуть, как Арнаннгуак стояла перед ним совсем голая, а отец её, «словно работорговец, расхваливал её прелести». «Да, что поделать, она косоглаза, – признавал Майарк, – но это даже лучше, ведь Фройхену не придётся тратить время на соперничество с другими мужчинами!» По словам Фройхена, «он больше жалел девушку, чем себя».

Фройхен не хотел брать Арнаннгуак в