Сонная реальность - Виталий Вавикин

* * *

В эту ночь Станислав так и не смог заснуть. Боль и горечь предстоящей потери смешались с надеждой и волнением принятого решения. Жизнь не кончается, у него будет второй шанс.

Орьяк принял душ впервые за последнюю неделю и переоделся, решив, что его проблемы не должны омрачать жизнь его клиентов. Он прямо так и сказал жене, когда она попыталась упрекнуть его за попытку воспрянуть духом. Потом Орьяк позавтракал и отправился на работу, убедив себя, что еще рано и умирающий сын, скорее всего, спит, так что навещать его не стоит.

Грузовик Орьяка стоял в отдельном гараже. Кузов был заполнен свечами, которые он поставлял по всей Седьмой колонии. Его заказчиками были церкви, театры, медитационные центры и библиотеки, где пытались создать соответствующую далекому прошлому обстановку, хотя иногда свечи использовали и на днях рождения, и за столиками влюбленных в ресторанах. Со своей женой Станислав Орьяк никогда не ужинал при свечах, считая это дурным вкусом. Он был рабочим, и ему нравилось понимать это, чувствовать, видеть, приходя в свой дом, глядя на свою жену, на своего ребенка…

Станислав замер, чувствуя, как при мысли о Тадеуше внутри что-то натянулось и лопнуло, зазвенев так, словно оборвали струну на старой гитаре. Это чувство повторялось десятки раз за день. Но сегодня Орьяк нашел лекарство от боли и беспомощности. Он думал о будущем. Он представлял свою новую семью. Нужно лишь пережить то, что нависает над ним сейчас неизбежностью, а потом… Потом боль уступит место чему-то новому.

* * *

Работник театра открыл ему ворота, позволяя подъехать к месту разгрузки как можно ближе. Два ящика свечей отправились на склад. Еще один заказ нужно было отвезти в пригород, где находился ресторан, но Станислав Орьяк решил, что сначала должен заехать в комитет и подать заявление на повторную репродукцию. Молодая секретарша выслушала его и велела заполнить бланк с официальным заявлением. Зарывшись в бумаги, Орьяк пытался вспомнить, неужели, когда они заводили первого ребенка, было столько же проблем? Когда он поднимал на секретаршу глаза, она мило улыбалась ему, словно говоря: простите, но через это проходят все, не нужно ненавидеть меня. Но Орьяк ненавидел, особенно после того, как, потратив больше часа на заполнения бланков, он услышал от секретарши, что комитет не рассматривает заявления на репродукцию от лиц, у которых уже есть один ребенок.

– Почему вы не сказали мне сразу об этом? – вспылил Орьяк.

– По-вашему, я умею читать мысли? – растерялась секретарша. – Вы пришли и сказали, что хотите завести ребенка. Но если вы хотите подать заявление на репродукцию второго… – она достала новый бланк, но Орьяк отказался.

«Какой смысл просить комитет о втором ребенке, если к тому времени, когда они вынесут решение, Тадеуш может быть уже мертв и все начнется по-новому?» – думал Орьяк, впервые спросив себя, а как комитет вообще отнесется к смерти Тадеуша? Не будет ли это весомым аргументом, чтобы поставить крест на репродукции семьи Орьяк? Он хотел спросить об этом молодую секретаршу, но она так старательно и так неестественно улыбалась, что ему стало тошно.

* * *

Это чувство отвращения преследовало его весь оставшийся день. Особенно когда он вернулся домой. Клаудия встречала его на крыльце и смотрела так, словно хотела в чем-то обвинить.

– Я опоздал? – спросил Станислав Орьяк, закрывая ворота в гараж.

Клаудия качнула головой.

– Тогда почему ты на меня так смотришь?

– Как? – нет, она не спрашивала, она словно говорила: какой же ты идиот, если не можешь понять все сам.

– Мне не нравится твой взгляд.

– Понятно.

Они прошли в дом и сели за стол. Орьяк пообедал в ресторане, куда поставлял свечи, но раньше Клаудия всегда заводилась, если он отказывался есть дома, поэтому он ждал. Ждал неприготовленного ужина. Вернее, ужин был приготовлен, только никто не собирался накрывать на стол. Станислав кашлянул и, опустив голову, уставился на свои руки. Клаудия продолжала смотреть на него. Они так и просидели дотемна, а потом, навестив Тадеуша, отправились в спальню. Они спали пока еще в одной кровати, но давно стали пользоваться разными одеялами.

Скоро, когда сыну станет хуже, Клаудия решит, что пришло время спать порознь, переехав в комнату больного ребенка.

– Ты мог бы поставить нашу кровать рядом с кроватью сына, – скажет Клаудия мужу.

– Две кровати не поместятся в его комнате, – скажет Станислав, не представляя, как сможет спать, когда рядом умирает частица его жизни.

– Ты никогда его не любил, – посчитает Клаудия отказ мужа переселиться в комнату умирающего сына безразличием.

Станислав предпочтет промолчать, решив, что жена сейчас не особенно понимает, что говорит. Клаудия тоже промолчит, решив, что если муж молчит, значит, ее слова попали в цель.

* * *

Тадеуш умрет месяц спустя в больнице. Врачи будут поддерживать его жизнь до последнего, продлевая мучения ребенка. Его тело накроют простыней, положат на каталку и увезут в морг. Палата опустеет. Пожилая медсестра откроет окно, впуская вечернюю прохладу.

– Я подала заявление в комитет, чтобы твоему роду разрешили использование клонов, – скажет Клаудия мужу, глядя на кровать, где недавно лежал ее семилетний сын.

– И что они сказали? – спросит Станислав.

– Сказали, что нужно было давно это сделать.

– Я тоже теперь так думаю.

– Но теперь уже поздно.

– Да. – Станислав вздрогнет, услышав, как пожилая медсестра уронила железный поднос, заполненной жидкостью, которую машины до последнего откачивали из легких Тадеуша.

– Простите, – скажет медсестра.

Потерявшие сына родители хмуро кивнут. Они покинут клинику спустя два часа, поручив приготовление к похоронам местному агентству, которое им посоветует лечащий врач Тадеуша, ставший за долгое время болезни мальчика почти что родственником для его родителей.

– Вы сможете обратиться в комитет и попытаться еще раз, – скажет им врач перед уходом то, что не решались сказать друг другу они сами.

Ни Клаудия, ни Станислав не ответят. По дороге домой они будут молчать. Впервые за последние недели Клаудия приготовит ужин – скромный и отвратительный, но Станислав съест все, не заметив недостатков. Чуть позже он ляжет спать – в гостиной на диване, как спал последние месяцы, пока Клаудия спала в комнате умирающего сына. Но сына больше не было.

– Можно я лягу с тобой? – спросит Клаудия, когда Станислав будет уже засыпать.

Он не ответит, лишь подвинется и поднимет одеяло. Клаудия ляжет рядом, не снимая одежды. Вскоре они уснут – усталые, утомленные, измученные, но какие-то смирившиеся, сбросившие наконец-то с плеч груз неизбежности.

* * *

Помня о ненавистной секретарше, Станислав откажется идти в комитет, отправив Клаудию одну. Это случится две недели спустя после похорон, и Клаудия будет рада, что муж отказался сопровождать ее в комитет. В последнее время вообще как-то все чаще хотелось побыть одной, подумать… Вернее, не подумать, а просто побыть в одиночестве, чтобы никого не было рядом, никого из прошлого, из воспоминаний. Недолго. Достаточно пары часов в день. Вечером она уже начинала скучать и ждать, когда приедет Станислав. Он возвращался всегда вовремя, и они ужинали за одним столом, разговаривая о чем угодно, кроме оставленного в комитете заявления на повторную репродукцию. Но думали об этом они всегда. Ждали. Волновались.