Колесо в заброшенном парке - Борис Тараканов

— Я вряд ли смогу помочь вам с какими-то новыми сведениями о Виральдини, — сказал профессор Баранов, выходя из ложи последним и закрывая за собой дверь. — Но посоветую поистине потрясающего консультанта. Фамилия Струве вам знакома?

— Струве… Да, я слышал… — Вовка продолжал играть роль «молодого, но подающего надежды музыкального критика». — Кажется, в контексте какого-то детского хора. Не «Радио-Телевидения»?

Профессор еле уловимо поморщился.

— Нет, «Радио-Телевидение» — это Попов. А Струве — совершенно иное направление. Но не об этом речь. Он уже много лет изучает историю Виральдини и осведомлен в ней значительно лучше меня. — Профессор достал из кармана ручку. — У вас будет на чем записать?

— Да, конечно. Вот, — Вовка вынул из бумажника свернутый вдвое чек на приобретенный недавно мобильный телефон и протянул его Баранову. Тот написал номер.

— Георгий Александрович летом живет за городом, но, думаю, он найдет возможность с вами встретиться. — Неожиданно Баранов спросил: — Как вам «Ликующая Руфь»?

Вовка слегка растерялся, но тут же взял себя в руки и решил во что бы то ни стало показать, что в сфере музыки шит отнюдь не лыком.

— Мощное произведение, ничего не скажешь. И очень красивое. Даже, может быть, чересчур красивое. Не знаю… это такое грандиозное, монументальное полотно, я бы сказал, несколько громоздкое для той эпохи… не правда ли? — Он многозначительно помолчал и добавил: — Виральдини всегда так писал?

Получилось эффектно. Вовка даже слегка загордился блеском своей псевдоэрудиции в музыкальной сфере.

Профессор Баранов, похоже, оценил весомость вопроса.

— Нет, — словно размышляя, произнес он. — К такому жанру он обращался нечасто. Эта оратория, к сожалению, была невостребована и забыта на века. В музыке тогда господствовала нидерландская школа полифонии с ее чистыми гармониями и натуральными интервалами. Красивая в своей простоте и, безусловно, высокодуховная, но местами однообразная… Кстати, вы ведь знаете, что Виральдини, как и Бах, наоборот, предпочитал пользоваться темперированным строем?

Этот вопрос застал Вовку врасплох.

— Э-э… чем он предпочитал пользоваться? — Вовка помигал, но попытался сохранить при этом как можно более умное лицо.

Профессор растерялся. Очевидно, именно этого вопроса от музыкального критика он ожидал меньше всего.

— Темперированным. Строем. Ну… это когда, скажем, ноты ре-диез и ми-бемоль являются одной и той же клавишей…

Вовка усилием воли заставил себя припомнить клавиатуру древнего бабушкиного пианино и названия белых и черных клавиш. Мысленно найдя на клавиатуре ре-диез он попытался вычислить гипотетическое местоположение ми-бемоль и пришел к утешительному, как ему показалось, выводу, что на пианино это действительно одно и тоже.

— Но ведь… так оно и есть… — неуверенно сообщил он профессору.

Тот окончательно опешил.

— Физическая природа звука, молодой человек, — отрешенно заговорил он, не глядя на Вовку, — и застарелый музыкальный консерватизм указывают на то, что это не так… А еще можно сказать, что Виральдини по праву считается отцом концерта для струнных, клавесина и солирующего инструмента.

— Интересно, а кто в таком случае его мать? — не удержался от сарказма Вовка, желая тем самым восстановить имидж специалиста, который с чем-чем, а уж с музыкой «на ты».

Профессор вдруг посерьезнел.

— Не ерничайте, молодой человек! — похоже, созданный Вовкой минуту назад образ музыкального эрудита рухнул окончательно. — И запомните, в беседе со знающими людьми «Ликующую Руфь» клеймить не стоит. Если уж она так вам не понравилась, лучше будет высказаться в том смысле, что… «смутная концепция дирижера провалила исполнение шедевра». В общем, как-нибудь в таком духе.

— Нет, что вы, мне очень понравилось! — поспешил заверить Вовка. — А исполнение, по-моему, идеальное…

— Ну, как знать. Музыканты, конечно, постарались на славу. Хор и оркестр «Ла Скала» вне конкуренции — фирменный звук, чистейший строй… Анна Джильоли с ее поистине ураганным вокалом, это, знаете ли, да… — он удовлетворенно покивал головой.

— Действительно, великолепная певица.

— Не то слово! — оживился профессор. — Это специалист гигантского творческого диапазона. Она с равной мерой филигранности может петь как оперу, так и джаз, рок, свинг… Уникальная женщина! Жаль, что исполняет исключительно Виральдини. Но хотя бы так, как надо. Особенно сегодня.

— Простите, Борис Владимирович, я не совсем понял… Разве остальные делают это… не так, как надо?

— Володя, я скажу вам по секрету — идеалом исполнения этого сочинения будет хор и оркестр Ангелов со Святым Антонием в качестве дирижера. И самим Виральдини за органом!

Вовка усмехнулся.

— И потом, не забывайте, что исполнять музыку Виральдини в наше время очень непросто.

— Почему? — спросил Вовка.

— По причине давности написания, — ответил Баранов. — В двадцатом веке камертон подскочил почти на терцию и вздернул за собой вверх все голоса.

— И что же, разве нельзя ради подлинности исполнения все это… слегка понизить?

— «Слегка понизить» можно все. Другой вопрос, что никто всерьез этим заниматься не будет, — профессор неопределенно развел руками. — В конце концов, Виральдини — это не Россини и даже не Чайковский.

— При чем здесь Россини? — Вовка удивленно посмотрел на него.

— Музыковеды хором трубят, что Россини мог бы быть так же высок в музыке, как Виральдини, если бы большую часть жизни не провел столь беззаботно и счастливо.

— А чем же тогда Виральдини хуже вашего Чайковского? — Вовку неожиданно кольнула запоздалая обида. — И вообще, можно ли их сравнивать?

— Сравнивать их можно — все зависит от желания. Но, мой друг, я думаю, что основная проблема в том, что и «мой» Чайковский, и «ваш» Виральдини родились слишком рано, чтобы писать для кино.

Вовка вытаращил глаза.

— Таким образом, — продолжил профессор, — оба упустили возможность достичь настоящего благополучия и успеха.

Профессор раскатисто рассмеялся собственной шутке и величественно двинулся дальше по коридору.

Вовка секунду подумал и решил его не догонять.

— Алло! Вовка, ну как концерт?

— Ну, Стас! Еще одна такая подстава и… я не знаю, что я с тобой сделаю.

— А что случилось-то? — похоже, Стас удивился действительно искренне. — Не понравилась оратория?

— Оратория-то как раз понравилась. Но потом Баранов почему-то решил обсудить ее со мной на равных!

Стас на другом конце провода явно ухмылялся.

— А ты?

— Что а я? Я, как идиот, лоб в морщины собирал. И пытался поддержать беседу. Можешь себе представить, что из этого получилось! Удивляюсь, как меня вообще не выперли из консерватории.