Дунай. Река империй - Андрей Шарый

Премьера An der schönen blauen Donau состоялась в 1867 году сначала в Вене, потом, уже с совершенным триумфом, на Всемирной выставке в Париже. Дату тоже можно считать символической: этот год оказался ключевым для Дунайской империи и для всей Центральной Европы. Monarchia Austriaca превратилась в Австро-Венгрию [18] и вступила в пору тяжелой зрелости, через полвека обернувшейся распадом, крахом и воцарившимся вместо Габсбургов хаосом. Но в 1867-м этого никто не мог знать. Думаю, не ошибусь, предположив, что именно вальс Штрауса, приводивший в восторг и неискушенную публику, и профессионалов, утвердил Вену в качестве первого речного города Европы. “Я не знаю, слышу ли я Дунай или вальс о Дунае, – писал композитор Иоганн фон Хербек. – То ли это река течет бесконечно, то ли вальс кружится безостановочно”. Когда в 1899 году Иоганн Штраус скончался, в Вене шутили: закончилось время Франца Иосифа. И по сути оказались правы.

Отто Болер. Иоганн Штраус. Силуэт. До 1900 года.

Партитура вальса “На прекрасном голубом Дунае”. 1872 год.

Водная тема, очевидно, годами переливалась в гениальной душе музыканта. Один из биографов Штрауса утверждает, что при работе над своим знаменитым произведением композитор использовал мотивы вальса “Волны и валы” (Op. 141), навеянного в начале 1850-х годов поездкой в североморский порт Гамбург. Штраус дал дунайскому вальсу лживое название, поскольку, как считается, был вдохновлен стихотворением Карла Исидора Бека “На прекрасном голубом Дунае”, но ведь поэты всегда выдают желаемое за действительное. Кстати, поэт Бек – вот истинный подданный имперского универсального государства: выходец из семьи торговца-еврея, он вырос в Пеште, увлекался классической философией в Вене и сочинял на немецком языке напыщенные романы в стихах из мадьярской жизни. Критики находили в его произведениях “страстный венгерский характер”. Стих о Дунае Бек сочинил в 1850 году, имея в виду цвет реки в своем родном городе Байе на юге Венгрии, но вода там, поверьте, ничуть не голубее, чем в Австрии. Текст к уже готовой партитуре Штрауса сочинил поэт Венского хорового общества Йозеф Вайль; знатоки признали его работу неудачной. Вальс получил распространение прежде всего в оркестровой версии, хотя другие поэты, два австрийских немца и француз, позже подобрали к чарующей мелодии более или менее складные слова: о родственности Дуная и Рейна, о стремительной и медленной волне, о вечной германской славе, о влажном шепоте русалок и венском порыве к Черному морю.

Тот, кто бывал в австрийской столице, знает: вальс Штрауса – совершенно венская по идеологии, духу и текстуре музыка, соответствующая идеальному характеру этого легко танцующего города, однако вовсе не соответствующая характеру венской связи с Дунаем. Вена, за что ее якобы и невзлюбил неудачник Гитлер, никогда не пыталась полностью присвоить, целиком впитать в себя Дунай. Вспоминаю свое первое знакомство со столицей Австрии: выяснилось, что до главной реки из центра надо добираться, что она здесь не парадный проспект, что окрестные озера не менее важны для мироощущения жителей Вены, чем центральная водная магистраль. Рациональному городу с патетическим стилем архитектуры, очевидно, покойнее жилось в паре-тройке километров от берега широкого потока, часто грозившего неприятностями. Этот парадокс (танцующий город по идее не должен и не может быть рациональным), полагаю, предопределен главным историческим противоречием эпохи Габсбургов: их обширное государство, парализованное международными и национальными конфликтами, задолго до своей кончины утратило пассионарность и волю к переменам, а другой дунайской судьбы Австрия себе не выбрала.

Гедонизм жителей Вены, любителей танцев и иных чувственных развлечений, странным образом сопровождался всеобщей склонностью к бюрократическому порядку. Это подтверждено документами разных эпох, зафиксировано и в художественном творчестве. Например, герои драм сугубо литературного классика, одного из главных творцов габсбургского мифа, Франца Грильпарцера [19], готовы прямо-таки умереть за порядок, воспринимаемый как данный свыше божественный ход вещей. Психологи находят подобному мировосприятию свое объяснение: австрийская ментальность рассматривает личность в функции частицы исторически заданной иерархии мира, отсюда, кстати, и неприятие Веной нарушителя традиций Наполеона Бонапарта.

Через столетие после победы над “корсиканским чудовищем” государство Габсбургов одним его подданным все еще казалось вечным, как Дунай, а другие ощущали в политике и ежедневной жизни совершенно речную зыбкость: между разными слоями населения, между разными народами то и дело вспыхивала вражда. Буржуа ненавидели социал-демократов, славяне не доверяли немцам, неимущие завидовали богатым, окраины норовили убежать от центра. Суть империи все больше сводилась к придворным, чиновникам, генералам, священникам. Столица воплощала в себе огромную страну до такой степени, что стала ее главным стилем – венский кофе, венская кухня, венский вальс, венский стул определяли Австро-Венгрию. Этот сытый город по-прежнему любил скромное и неброское: идилличную статику, размеренность необременительных будней, иногда подчиненных мягким правилам несвободы, что позволяло еще полнее наслаждаться преимуществами уютного существования. “Вена может занять первое место в отношении слабости и косности духовной жизни, напряжение и энергия которой ничтожны, – с сожалением писал в конце XIX века музыкальный критик Михаэль Граф. – Единственная область, в которой венский дух творчески проявил себя, – венский вальс – в сущности не что иное, как музыкально облагороженное филистерское благодушие”. Примерно такой Вена кое в чем остается и теперь: я уверен, что как раз в этом городе в полных покое и довольстве доживает свой век умиротворенное пенсионерское счастье. Это покойное довольство воспроизводит само себя, поколение за поколением.

Вена не состоит с водой в таких сложных и изысканных отношениях, как Амстердам, Венеция или Петербург, превратившие речную или морскую гладь в главную архитектурную горизонталь. Берлин, Париж, Рим, Москва, Лондон более или менее умело включили свои реки в городское пространство, использовали их как каналы проникновения в каменную среду потоков прохладного воздуха и свежих идей. Для Вены река тем не менее системообразующая метафора, примерно такая же, как музыка Штрауса. “Дунай, стрела собора Святого Стефана, цепь альпийских вершин вдали, и все это в легкой дымке католического фимиама – вот сокращенный вариант образа Вены”, — делился размышлениями со своим дневником немецкий композитор Роберт Шуман, не нашедший, кстати, признания в Австрии. Забегая вперед, замечу, что единственная столица, захотевшая или сумевшая безоговорочно подчинить себе широкий Дунай, – Будапешт, объединивший во имя этой цели все ресурсы венгерской нации, весь мадьярский гонор и все три своих исторических центра. А знаменитый штраусовский вальс, символ символов Вены, правильнее называть “Рядом с прекрасным Дунаем”.