Объятье Немет - Светлана Ремельгас

зябнет. Ведь перед тем, как Лайлин окликнул его, разделся, собираясь лечь спать. Тут его пронзило осознание. — Ты ждал нас сегодня? Знаешь, что отец здесь? Я сейчас его позову.

Фигура за окном дернулась, рванулась навстречу. Решетка разделяла их, и все равно Ати отшатнулся, когда черная, встрепанная тень встала за ней.

— Не надо! Не надо, я тебя заклинаю, — взмолился дядя.

Ати порадовался — а потом пожалел, — что погасил все огни. И все же пальцы он видел, обхватившие бронзу. Даже ночью они не сошли бы за пальцы живого, и, кажется, не хватало одного или двух.

— Хорошо, — согласился он, хотя не понимал. Разве не лучше бы было увидеться с братом? После всех этих лет?

Лайлин, похоже, сомнения угадал.

— Мы с Болусом были очень дружны. Раньше, когда я еще не отправился странствовать. Стояли друг за друга горой. Но с тех пор прошло много лет. Для него это станет ужасным ударом. Я не могу так поступить с ним. Или… Он знает, что случилось тогда?

Тут Ати был должен признать, что правды отцу не сказал. И все-таки он бы хотел попытаться исправиться, пусть с опозданием. Поступить так было верно. Разве не поможет брат брату в беде? Спорить с Лайлином, однако, не стал.

— Болус для меня ничего сделать не может, — продолжил угадывать дядя. — А раз так, пусть верит, что я умер тогда.

В этом был свой резон. Помолчав, Ати спросил:

— Если так, зачем ты пришел? — И, утвердившись в уверенности: — Зачем ты пришел ко мне, дядя?

Задал вопрос — и с ужасом посмотрел на Лайлина. Глухо, с отвратительным треском ударились о камень кости, когда тот упал на колени.

— Отвези меня назад в Фер-Сиальце! Я знаю, швец варази должен обрезать нить. Не нам с тобой должен, а тем, кто дает силу его игле. Знаю, что душа одной из его хида — в брюхе Немет, а он в ответе за всех, кто ему служит. Отвези меня, чтобы он исполнил свой долг, а я, наконец, упокоился. Годы и годы иначе страдать еще мне.

Не получив ответа, Лайлин протянул сквозь решетку руку. Жалкий, нищенский жест! Как знать, не случалось ли ему и правда молить о милостыне в эти годы. Ведь как-то же он проделал путь до Гиданы.

Сомнение, всколыхнувшееся в Ати от этой немыслимой просьбы, не улеглось. Напротив. Сочувствие он ощущал, но как будто со стороны, как чье-то чужое. На самом же деле думал только о том, что верить дяде не может.

— Пожалуйста, встань.

Но Лайлин не слышал. Повиснув на решетке, — не человек, сборная кукла, — он заговорил, легко покачиваясь. Голос его, однако, словно споря с убогостью тела, был свободным и чистым, и Ати снова спросил себя, как такое возможно.

— Если бы ты только знал, какие острые у нее зубы! Но даже ими она не смогла перегрызть нити, которыми пришита моя душа. И тогда, разозлясь, что у нее украли добычу, стала жевать меня и терзать, чтобы подчинить своей воле. И подчинила. Кто вынесет такую боль? Я не вынес… Так, не сумев проглотить, она измыслила мне кару не хуже. Сделала меня своим орудием, опозорила меня и в посмертии, заставив совершить то, чего я бы не совершил никогда, и люди, почитавшие меня при жизни, теперь меня ненавидят, теперь меня презирают и ищут отмщения, как худшему из врагов. И вот теперь, наигравшись, она выплюнула меня, оставив до поры странствовать, изжеванного, по земле. Сколько прослужит еще мне это тело? Сколько скитаться мне, прячась от живых людей? Ведь явиться им я не могу, она подобного не позволит. А когда плоть эта, наконец, распадется, когда разойдутся стежки, она окажется рядом, чтобы сомкнуть на моей душе зубы — в последний раз.

Ошарашенный, переполненный изобилием этого монолога, Ати ухватился за первое, что запомнил. Что слушать Лайлина не собирался, уже позабыл.

— Кто-то хочет тебе отомстить?

— Хотят многие, — признал скромно дядя. — Я прожил жизнь не без ошибок. Но все они давно потеряли мой след. Те же, кто нет, узнали о смерти и восторжествовали. Однако люди, которым я сейчас навредил здесь, в Гидане — навредил против воли! — знают, что путь мой не завершен.

Ати забыл также и про ночной холод, про то, что стоит у окна босиком. Он весь обратился в слух. Но Лайлин вдруг замолчал.

— Ты, верно, не понимаешь? — спохватился он.

Ати покачал головой. И хоть что-то все-таки понял, дядина сбивчивая манера, словно обращенная к самому себе, объяснение отрицала. Ему внезапно открылось, что Лайлин, некогда человек, без сомнения, хитрый и умный, не до конца, может быть, сознавал, что в смерти потерял не только тепло крови и биение сердца. Разум его тоже изнашивался.

— Почему ты вернулся в Гидану?

— Это она… Она заставила меня, — заговорил медленно дядя. Чувствовалось, что слова он находит с трудом. — Я жил здесь одно время, когда был моложе. О, как я стремился попасть сюда в молодости! Ты видишь же, какой это город. Ведь видишь, скажи? Ты обязан почувствовать. Это город, богатый на тайны. Да, я жил здесь, когда был моложе. Тогда все и началось. Меня наняли, обещав большую награду. Я был уже известен в Гидане, а глава семьи Кезанис искал того, кто сумел бы снять родовое проклятье. Избавить от чудовища, которое поджидало его после смерти.

Кезанис! Секунда — и Ати вспомнил людей на улице.

Дядя потряс укутанной в ткань головой, словно отрицая ужасную истину сказанного. Потом продолжил, еще медленнее, чем прежде:

— Проклятье я снял, но снял неумело. Кое-чего не учел… И, сняв с другого, забрал себе. Поэтому Немет ждала меня за финальной чертой. Поэтому и теперь не оставит в покое. И пусть не властна больше над той семьей в посмертном мире, моими руками принесла им много несчастья в последние месяцы. А ведь когда-то они щедро отблагодарили меня.

Так вот почему те люди были враждебны: Лайлин им навредил! Глава семьи Кезанис, говорил Арфе, умер. Своей ли смертью? Похоже, что не своей.

— Болус, насколько я знаю, прибыл сюда с важным заданием. В таких делах репутация очень важна. Надеюсь, я подвел его не чересчур сильно, — подтвердил опасения дядя.

И тут, наконец, замолк.

Значит, не зря отец был обеспокоен. О происходящем не ведая, чувствовал: что-то не так.

— Скажи, ты хотел обмануть… Немет, когда пришел к нам домой в Фер-Сиальце? — спросил, наконец, Ати.

Он должен был с чего-то начать.

— Да. Прости меня! Но разве мог я