Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев

class="p1">— Куда уж хуже? — возмутился Тычок, зашарил глазами по столам в поисках поддержки. — Куда уж хуже? Разве что в одиночку бражку хлестал, с товарищами не делился!

— Со злыми силами знался! — Гордяй остервенело плюнул, отвернувшись от стола, спрятался за обережное знамение. — Через это невероятную мощу взял, подлец. В огне, зараза, не горел, в воде не тонул, мечи от него отскакивали, стрелы облетали.

— С таким — в любую сечу, — хохотнули заставные, дружно подняли чарки.

— А дальше? — низко громыхнул младший Неслух.

— Ну, светлые головы загривки почесали, один к двум прикинули и порешили в душу заспинному влезть. Спрашивают, мол, друг старинный, а чего ты такой красивый и умненький хочешь? Золота-серебра? Власти? Лютейший загадочно глазками сверкает и улыбается, мол, тепло-тепло. Думайте-гадайте. Только одно и сказал, дескать, обида у него на них, родовитых да богатых. Ничего-то он в жизни не видел, кроме тычков да пинков, сражений и крови.

— Кому ж понравится по-собачьи жить? — пояснил Глина, разведя руками, — Тут хочешь, не хочешь на белый свет обозлишься, собственную тень укусишь.

— Сражения и кровь? — переспросил Сивый, усмехнулся. — Это называется «долг и служение».

— Интересно в жизни получается, кто-то долг на счёт меняет. Вроде долг и счёт, как дырка и отверстие, почти одно и то же, но когда предъявят, сразу поймёшь разницу. Туши светочь, садись не падай. — Гордяй всё искал воеводин взгляд, да не находил. Вроде на тебя смотрит Сивый, а ощущение такое, что мимо бьёт. Где-то по груди взгляд скребёт. А может и по лбу.

— И как порешили? — спросил Щёлк с прищуром.

— Да как, — рассказчик пожал плечами, — знамо как. Отсыпали золота столько, сколько сам на весах потянул, подарили ещё всякого добра вроде ладей и скота. Земли подарили — целый остров в море-окияне. Заспинного и след простыл.

— И князь выздоровел, в разум вошёл, — Скоробогат закивал. — Со своими замирился.

Гордяй махнул чашей в сторону Сивого — тот молча кивнул — и припал к расписному краю.

— Молодцы какие тамошние светлые головы — Безрод ухмыльнулся. — Тычок хочет дорогим гостям должное воздать, тоже сказку расскажет. Едва язык сдерживает, правда, Тычок?

— Я? — старик утёр губы рукавом, поставил чарку на стол, недоумённо вытянул тонкую шейку и выкрутил голову налево, к Безроду.

Сивый жалистно закачал головой.

— И завтра на Большой Земле люди узнают, что Тычку оказалось нечего сказать. Скажут, выдохся старинушка.

— Я выдохся? Да я столько сказок знаю — если сидеть за этим столом безвылазно, да слушать — состаритесь!

— А ты, конечно, помолодеешь! — гоготнул Ледок.

— Ясное дело! — старый подбоченился, хитро погрозил пальцем. — От меня улетит, да к вам и пристанет. А какую сказку я хочу рассказать?

— Ту, про мальчишку пекарёнка.

— А-а-а, ну да! — егоз важно закивал, — это я Безродушку загодя упредил, мол, захочу рассказать сказку про мальчишку пекаря, ты мне в нужный момент знак дай, а то ведь я всегда невпопад. В общем, в одной далёкой стране, в одном красивом городе, на улице пекарей в один прекрасный день появился новый повелитель муки и скалки. Кто такой, из каких краев попутным ветром его принесло, никто не знал, зато весь город через какое-то время узнал, что новый пекарь — умелец первостатейный. Там, где у местных выпечка держится по два дня, у нашего — вдвое дольше. И вкус у пирогов просто необыкновенный, один в нём находил кислинку болотных ягод, второму чудились яблоки, третьему мерещилась вишня пополам с ароматной грушкой. И уж вовсе удивил пекарь всю улицу, когда взял к себе в помощники уличного мальчишку. Тот на земле спал, пылью укрывался, гоняли его все, кому не лень, мол, извозишь мне в доме всё грязью, а то и похуже чего — заразу какую принесёшь. А когда на следующий день увидели при пекарне шустрого малого с соломенным чубчиком, румяного, точно с морозца, никто не признал в нём вчерашнего оборванца. Так и спрашивали, мол, а давешний где? Не выдержал, выгнал, другого взял?

— Нельзя в дело пускать абы кого, — неодобрительно закачали головами купцы, как один. — Сам не заметишь, как сгоришь.

— Может и нельзя, а только сколько было травы у новой пекарни, всю вытоптали. Оно и неудивительно, город пироги распробовал, зачастили к новому пекарю. Ну, старые пекари, ясное дело, такому повороту не обрадовались, новичок город под себя подминает, разве такое стерпеть можно? Но как удачу обратно к себе расположить, если никому в твоих пирогах яблоки с вишней не мерещатся, а есть там только стародавняя капуста да яйца, а от простых хлебов нового умельца людям зимой лето виделось, а летом во рту будто холодило? И нет у тебя никаких тайн, и печёшь так, как тебя учили, а тайна всё-таки есть, и живёт она не у тебя. Как вызнать? Сам не скажет, не дурак. Решили через мальчишку. Сначала купить пробовали, сулили золота, серебра — не поддался. Говорит, не скажу. Решили запугать — подстерегли ночью, обернулись ряжеными, ножи достали, к горлу приставили. Молчит. Поняли, что с наскока не взять, решились на серьёзное — похитили мальчишку, в заброшенном доме за городом спрятали, думали расшевелить плетьми да калёным железом. Но дурни не рассчитали, увлеклись, глядь, а мальчишка уже на последнем издыхании, весь в крови, даже говорить не может. Испугались хлебопёки, последний раз спрашивают, мол, выдашь тайны? А тот даром что говорить не может, зато показывает очень даже здорово.

— Что показал? — Гордяй мрачно закусил ус, зыркнул исподлобья.

— А вот что! — старик вздёрнул правую руку вверх, а ладонь левой смачно впечатал на локоть правой.

По всем четырём столам волна пробежала, хохотуны от смеха вразнобой закачались, кого вперед бросало, лбом в блюда, кого назад откидывало — задирали бороды в небо, ночные облака гоготом разгоняли. Купцы меж собой переглянулись, покивали друг другу и тоже рассмеялись. Сивый усмехнулся…

Глава 8

Спесяй брёл наугад. Темно уже, солнце давно закатилось, для полной луны и даже для месяца время теперь неурочное, и лишь звезд на небе столько, будто горох по полу рассыпали. Купец досадливо выругался. Звёзды, звёзды, твою ж мать! Самих много, а толку нет. Вот бы собрать свет от каждой, совокупить с другими, замешать в маленькое солнце… это было бы дело. И только Зарь-звезду можно оставить. По ней дорогу держать сподручнее. Знай себе держи на Зарь-звезду, придёшь туда, куда нужно.

Один раз споткнулся, в темноте рва не увидел. А может и не ров то был, а просто овраг? А когда впереди выросли здоровенный ладейные сосны, купец изумлённо задрал голову вверх.

— Ага, высоченные! — прилетело от соседней сосны справа.

Спесяй, ни жив, ни мертв повернулся на голос. Щёлк, тутошний дружинный, второй после Сивого. Звёзды, сволочи, на свет скупые, хоть за это благодарствие — обметали лицо парой черточек, нос, брови, скулы. Дали узнать, уберегли от удара неожиданности.

— А я тут у вас заплутал, — купец затряс головой. — Хмелюга, сволота, в башке крутит. Дай, думаю, отхожее место найду, м о чи нет в себе таскать.

— А ты прямо тут, — заставный улыбнулся, завозился с портами. — Давай, кто дальше?

— Давай.

Ну… честно говоря, мог выиграть, мог. Но когда слева от себя слышишь тяжёлое, бычье дыхание с присвистом, крутишь головой, а там на самом деле почти бык — огроменный черный пёс глядит на тебя умным взглядом и разве что не улыбается по своему, по-собачьи, трудно выписывать струи покруче, да подальше. Зверюга даёт как следует себя рассмотреть, лениво вертит башкой туда-сюда, пару раз облизывается, и такие клычищи отблескивают в куцом звездном свете, что в животе всё в узел затягивается. Один только разок ему сомкнуть пасть на голени, хрустнет пополам, ровно голубиный хрящик.

— Не тушуйся, — Щёлк скупо отмеряет улыбку, по четвертушке за раз, — тут у меня ещё никто не выиграл. Заканчивай и пойдём. Провожу.

У гостевого дома Щёлк передал потеряшку сотоварищам-купцам с рук на руки, и Спесяй только плечами виновато закачал, да пьяно руками заполоскал.

Голубь — штука полезная, временами и местами даже вкусная, одна беда —