Услышь меня, чистый сердцем - Валентина Малявина
Шрифт:
Интервал:
Рубен Николаевич предложил для репетиции замечательную сцену, когда Маша трогательно и смешно признается Гулевому в любви. Маша — агитатор политотдела, а Гулевой — начдив.
Рубен Николаевич говорит:
— Ты расскажи ему о своей любви тихо и нежно, не форсируя, не торопясь, как бы на одном дыхании… У тебя длинная-предлинная коса, но она спрятана под буденновку, а когда Михаил Александрович тебя возьмет на руки, то буденновка случайно упадет и во всей своей красе обнаружится коса.
Я краснею, ужасно нервничаю и тихо, на одном дыхании, начинаю монолог: «Милый ты мой. Дорогой. Серебряный. Как бы я жила без тебя?..»
Чувствую, что получается! Ведь я влюблена в Михаила Александровича, и мне хоть и нервно, но легко говорить ему такие слова. А когда Михаил Александрович взял меня на руки, у меня закружилась голова. Синьковый кабинет Рубена Николаевича и вовсе поплыл перед глазами. Я еле устояла, оказавшись снова на полу.
Рубен Николаевич значительно и серьезно сказал:
— Замечательно.
Слава Шалевич улыбался. И Михаил Александрович был доволен репетицией. Так мне показалось.
Но неожиданно я заболела. Несколько раз звонил Рубен Николаевич, но врач не разрешал выходить из дому. Так я и не сыграла в одном из лучших спектаклей того времени.
Я чувствовала, что Рубен Николаевич обижен.
Позже, на гастролях в Киеве, он предложил мне роль в своем спектакле «Стряпуха замужем». Там нужно было много танцевать, петь. Ввод был срочный. Я то и дело летала в Москву сдавать госэкзамены. И от роли отказалась.
Рубен Николаевич посмотрел на меня сквозь очки, глаза его округлились, а выражение лица стало по-детски обиженным. Довольно строго он сказал:
— Как же так? Вы замечательная артистка, я в вас верю, а вы отказываетесь от моих спектаклей.
Стал считать по пальцам:
— От «Турандот» отказались, от «Конармии» тоже отказались. Теперь от роли в веселом спектакле отказываетесь. Как же так?
Я не стала оправдываться, хотя причина моих отказов была ясна. Слишком мало было репетиционного времени, чтобы сыграть их вольно, всласть. А абы как я не хотела, не могла себе позволить. Рубен Николаевич всерьез обиделся на меня, и тем не менее наши отношения оставались замечательными.
Как-то он зашел ко мне в гримерную.
Я была в театральном костюме: длинное креп-сатиновое платье цвета маренго с темно-фиолетовым поясом мягкой замши, шелковые фиолетовые перчатки до локтя и атласные серебряные туфли.
— Я хотел бы пойти с вами на прием, и чтобы на вас было это платье… Пойдемте!
Я конфузилась. Краснела и глупо, как дурочка, улыбалась. И ничего не отвечала. Чтобы снять неловкость паузы, Рубен Николаевич чуть кашлянул и величественно удалился из гримерной.
Я часто смотрела репетиции «Диона». Рубена Николаевича это радовало. На одной из репетиций он сказал, повернувшись ко мне:
— Идите сюда.
Я пересела, но так, что между нами оставалось свободное кресло. Он повернулся, удивленно взглянул на меня и неожиданно спросил:
— Какие духи у вас?
— «Ма грифф».
— Покажите.
Я открыла сумочку, флакончик духов был внизу, так что мне пришлось вынуть пудру, помаду, тон и т. д.
Рубен Николаевич с интересом стал рассматривать мою косметику и вслух читать:
— «Макс Фактор»… «Кристиан Диор»… «Элизабет Арден»…
А тем временем на сцене актеры потеряли «серьез», потому что Эрик Зорин смешно вопил:
— Слава Цезарю!
Цезаря играл потрясающий Николай Сергеевич Плотников. Он-то первый и терял «серьез», а за ним и все остальные.
Дионом был Михаил Александрович Ульянов, ему тоже было смешно.
Рубен Николаевич подошел к авансцене, а Зорин все продолжал вопить:
— Сла-а-а-ва-а-а Цe-e-еза-а-а-рю!
Николай Сергеевич, артист очень дисциплинированный, сомкнул губы, голова величественно поднята вверх, увенчана золотым лавровым венком, а тело сотрясается от смеха, и звук прорывается:
— У-у-у!
Артисты не выдерживают и громко, во весь голос, начинают хохотать, а Эрику Зорину хоть бы хны, орет и орет свое «Слава Цезарю!».
Рубен Николаевич тоже улыбается, не сердится на артистов, просит повторить.
Все собрались, но как только Эрик опять завопил, Плотников — Цезарь заухал, как филин, на весь зал:
— У-у-у!
Никак артисты не могут удержать «серьез» — все дрожат от смеха.
Рубен Николаевич громко и строго делает замечание:
— Что это такое?.. Безобразие…
Тогда Эрик Зорин предлагает:
— Рубен Николаевич, может быть, не надо мне уши такие клеить? Не будет так смешно.
Он играл «стукача» при Цезаре и мастерски клеил себе огромные уши из пластилина.
— Нет, уши хорошие. Артистам надо взять себя в руки. Начали.
— Слава Цe-e-e-e-за-а-а-рю!
Артисты держатся из последних сил, теперь и Рубен Николаевич не может удержаться от смеха.
— Мммм… — почти стонет он.
И все-все стали хохотать во весь голос, до изнеможения.
Вдохновение заполняло все вокруг, когда Рубен Николаевич появлялся в театре.
Увидев его в ложе после спектаклей, мы всегда были взволнованы. Он — в белом пиджаке и темной бабочке на кипенно-белой рубашке, а вокруг шепот:
— Рубен! Рубен!
Последний раз я видела Рубена Николаевича, когда он в лимузине отъезжал от театра.
Мы с Машей Вертинской шли к Арбату. Рубен Николаевич повернулся и приветственно помахал рукой. И долго улыбался нам, пока машина не скрылась из виду.
А последняя встреча с Рубеном Симоновым, мистическая, на Новодевичьем кладбище — живые слезы на каменном лине.
И вновь Бутырка. Наконец-то…
Сейчас камера — единственное место отдохновения.
Сегодня на «спецах», где я живу, дежурит казачка Валя. Она хоть и строгая, но хорошая.
Едва волочу матрас и сумку, она улыбается;
— Устала?
— Угу.
Ворчу:
— И чего его таскать каждый день туда-сюда?.. Неужели Глафира из 152-й столько лет мотается с матрасом и вещами?
— То-то и оно…
А около Вали кот кругами ходит. Засмотрелась я на него. Матрас положила на пол, глажу кота, он мурлычет, ласкается, а потом взял и прыгнул на мой матрас, разлегся, щурится. Уютный такой…
Прошу у Вали разрешения взять кота в камеру.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!