Хонас и розовый кит - Хосе Вольфанго Монтес Ваннучи

воскрешал этот эпизод столько раз, что он истерся. Боюсь, события в моем рассказе разворачиваются менее красочно, чем цветок лайма. Однако в красках или нет, я обязан выставить его на обозрение.

После спасения котенка исчезла естественность в отношениях с Хулией. Я изо всех сил пытался произвести на нее впечатление. Подарил ей альбом с фотографиями из фильма «Билитис» [20], который мы листали вместе. Показывал ей портреты героев и пересказывал сюжет. От созерцания этих обнаженных, полных поэзии тел я пришел в восторг и принялся с упоением рассказывать о каждом кадре, как если бы они были сделаны мною, будто в меня вселился дух автора и я начал транслировать его мысли.

– Знаешь, в чем секрет удачного кадра с обнаженной женщиной? Нужно превратить камеру в пенис. Вглядись в эти фотографии. У автора камера – пенис, на некоторых он как мягкая кисть, на других – агрессивный аппарат, как фаллос у Попая [21].

Лесбийский уклон книги разочаровал и разозлил Хулию больше, чем мое напыщенное красноречие. Она вспылила:

– Не заговаривай мне зубы. Ты врешь, ты мастер фотографировать глоткой, а не камерой. Когда ты говорил, что вернешься к своему призванию, я думала, это серьезное решение. Со временем я разочаровалась. Ты никогда ничего не будешь делать. Ты собирался посвятить себя искусству обнаженной фотографии? Верится с трудом! Где ты прячешь своих моделей? – спросила она с жестокостью обезумевшей матери.

На ней были облегающие джинсы и голубая блузка.

– Ты еще увидишь моделей, стоящих в очереди, чтобы позировать мне.

В моем инфантильном ответе угадывалась нанесенная самолюбию рана.

– Куплю билет в первый ряд, чтобы посмотреть, как они будут маршировать, – иронизировала она.

– Ты убиваешь мое вдохновение, Хулия. Ты как закваска, которую нужно держать подальше от молока, чтобы оно не скисло.

– Я буду шпионить через окно. Хочу посмотреть на твоих Джоконд, на этих бледных и тощих дамочек.

– Я вас познакомлю.

– Должно быть, они красотки, каких свет не видывал. Туберкулез женщинам к лицу.

– В прошлом веке туберкулезницы были в цене. Вспомни хотя бы даму с камелиями.

– Сейчас тебе без нее не обойтись, Хонас. Разве ты не видишь, что я хочу помочь тебе? Я все отдала бы, чтобы превратиться в вяленую треску и участвовать в твоем начинании. Но не могу, я в два раза толще… Хоть я понимаю, что ты сгораешь от желания предложить мне позировать перед камерой.

– И в мыслях не было. На самом деле ты для меня теоретик в области позирования.

– Какая прелесть! Думаешь, у меня совсем нет опыта?

– Уверяю тебя, красоваться в бикини перед десятком лицемеров в закрытом клубе совсем не то, что выставлять себя напоказ голышом в свете прожекторов.

Хулия, взбесившись окончательно, спросила:

– Чего тебя еще нужно? Чтобы у меня был опыт занятий эксгибиционизмом в кабаре?

– Чтобы ты осознала свою неопытность, соплячка. Перестань корчить из себя всезнайку. Нельзя понять, как устроен мир, прочитав два романа Франсуазы Саган.

– Если я соплячка, то ты лицемер, который не может набраться смелости попросить меня позировать.

– Я тебя прошу об этом, Хулия.

– Видишь? Я с самого начала говорила, что все закончится тем, что ты пригласишь меня участвовать в своей порнографии.

– Я пригласил тебя, надеясь, что ты откажешься. Можешь с наслаждением ответить мне «нет». Так ты утолишь свое нарциссическое тщеславие.

– Ты ошибаешься, потому что я на самом деле готова позировать. Только при одном условии: не ниже пояса.

– Включая пупок?

– Пупок – это граница.

– Слава богу. Для меня женщина без пупка все равно что собака без хвоста – неполноценная.

– Другое требование: будешь снимать на полароид, никаких негативов.

– Хорошо.

– Ты сделаешь только одну фотографию, которую никому не покажешь.

– Клянусь.

– Съемка будет происходить в совершенно темной комнате.

– Это невозможно. Без света не бывает фотографий.

– У тебя что, вспышки нет?

– От яркого света у тебя получится испуганное лицо. Не хотелось бы, чтобы ты была похожа на невесту Франкенштейна в брачную ночь.

Она сняла блузку. Бюстгальтера на ней не было. Она улыбнулась, и ее губы растянулись в блаженстве. Ее груди были нежными и нетронутыми, как шарики мороженого. Бикини и лето оставили на ее груди следы, купальник наградил ее двумя белоснежными треугольниками, вокруг которых солнце вывело бронзовые круги. Я не мог оторвать взгляд от сосков – детских, розовых, без волос и родинок, на которых не было даже клейма страстных покусываний. Они, в отличие от сосков зрелых женщин, не походили на клубнику, ровные, покрытые той же нежной кожей, что и юные губы.

Если бы Хулия уменьшилась до этой пары сосков, я был бы несказанно рад, молока, которое я потягивал бы из них, хватило бы, чтобы пережить самую суровую зиму. Я с радостью провел бы рядом с ними не один год, как поросенок, присосавшийся к волшебной свиноматке. Ее округлости провоцировали; голубые вены, груди, как налившиеся апельсины, сливались в образ женщины, которую я вожделел. Груди ее обладали индивидуальностью, независимостью и голосом; если бы я заговорил с ними, они бы мне ответили, если бы я привел их в ЗАГС, регистратор бы нас поженил.

Однако получившаяся фотография меня не устроила. Привыкнув к «Никону», я позабыл об ограничениях мгновенной фотографии. Не имея возможности подобрать свет, настроить диафрагму и выдержку, я потерпел неудачу. В таких скромных условиях запечатлеть привлекательность Хулии было – все равно что охотиться на феникса с пращей.

Вначале я чуть было не упустил свой шанс. Когда она обнажила бюст и улыбнулась, меня бросило в дрожь. Чтобы совладать с собственным телом, я сделал несколько глубоких вдохов и даже испугался, что исчерпал весь запас воздуха в комнате и что Хулия умрет от удушья. К счастью, в одно мгновение я унял свои нервы, и на ее долю осталась порция кислорода. Я уже не дрожал, когда вытянул вперед руку и начал ласкать ее левый сосок. Я осознал резкость собственных движений, неуклюжесть, и постарался быть мягче. Под подушечками моих пальцев трепетало ее сердце. Ее губы, сухие и покорные, казались мне чрезмерно большими. Я целовал их с чувством, будто прикасался ртом к большому грейпфруту. Проникнув в ее рот, мой язык уперся в ее уснувший язык. Я облизывал его, пока не разбудил. И вот они принялись весело играть друг с другом.

Она несчетное количество раз повторяла «нет». Если бы я к ней прислушался, то остановил бы свое наступление после первого же поцелуя. Моя рука на ее голой спине натолкнулась на новое «нет». И когда я расстегивал ширинку