Суворов и Кутузов - Леонтий Раковский

Он еще не говорил вслух, но уже думал: «Все пропало…»

Он вспомнил о пушках гвардейской артиллерии, которая разместилась в Кремле, и крикнул:

– Гвардию в ружье!

– Она давно уже бодрствует, ваше величество, – ответил, входя в спальню, Коленкур.

«Моя старая гвардия не имеет покоя даже в Кремле!» – возмущенно подумал Наполеон.

В волнении он заходил большими шагами по комнате. Наполеон то садился, то вновь подбегал к какому-нибудь окну в тщетной надежде увидеть стихающий пожар. Но пожар, наоборот, разрастался. Ветер гнал волны огня прямо на Кремль, точно хотел, чтобы огонь истребил чужеземцев, забравшихся в русскую святыню. Наполеон попробовал выйти на балкон, но до чугунных перил нельзя было дотронуться – так они накалились, несмотря на то что пожар был довольно далеко от дворца.

– Какое ужасное зрелище! Москва погибла. Я потерял средства наградить моих храбрых солдат! – сокрушался император.

К Наполеону вошли вице-король Евгений Богарне, маршалы Бертье, Лефевр и Бесьер. Они умоляли императора немедленно покинуть Кремль.

Оставить дворец русских царей? Наполеон не хотел и слышать об этом. Выезд из Кремля походил бы на бегство. Это хуже, чем отступление в бою.

Он снова и снова подбегал к окнам, но ветер ревел с прежней силой и за окнами была все та же страшная огненная бездна.

Даже стекла в окнах уже становились горячими.

– Кремль горит! – вдруг раздался чей-то испуганный крик.

Маршалы, адъютанты, лакеи, забыв о всякой субординации, толкая друг друга, кинулись из дворца посмотреть, где горит.

Оказалось, что от летящих головней и искр загорелась башня арсенала, в котором еще осталось много русского по́роха.

Старая гвардия с полчаса тушила пожар.

– Ваше величество, медлить нельзя. Надо выезжать отсюда, – подошел к Наполеону Евгений Богарне.

Наполеон подозвал Бертье:

– С балкона плохо видно. Влезьте на кремлевскую стену и посмотрите!

Поручение было не из легких, но Бертье с адъютантом побежал выполнять приказ императора.

Бертье вернулся довольно быстро. Он весь пропах дымом, его сюртук, сшитый так же, как и у императора, был прожжен в нескольких местах.

– Ну как? – спросил Наполеон.

Бертье только развел свои коротенькие ручки.

– Меня чуть не смело порывом ветра! – говорил он, вытирая воспалившиеся от дыма, слезящиеся глаза.

– Ваше величество, умоляю вас, поедем! Мы здесь все погибнем! – уговаривал вице-король.

– Стоит только одной искорке упасть удачнее других на зарядный ящик… – начал Мортье и не докончил.

– Мы погибнем иначе: если Кутузов вдруг атакует нас теперь, вы, ваше величество, окажетесь отрезанными от своей армии огнем! – сказал Бертье.

Этот неожиданный довод произвел на императора больше впечатления, чем все остальные.

– Куда же идти? – спросил он.

– В расположение моих корпусов на Петербургскую дорогу, – ответил Евгений Богарне.

– Ну что ж, пойдем! – мрачно согласился император.

Во дворце поднялась суматоха. Придворные лакеи и адъютанты забегали по комнатам, укладывая вещи. Секретари собирали со стола бумаги. Меневаль держал зеленый портфель императора, а Фен – книгу со списками полков, которой Наполеон очень дорожил.

Император машинально надел пальто, поданное ему Констаном, надвинул на глаза треуголку и пошел из дворца.

Как гордо он всходил вчера по этим же ступеням и в каком подавленном состоянии спускался сейчас!

В Петровском дворце Наполеон провел три томительных дня, но не отдал ни одного приказа, не продиктовал ни одного военного распоряжения.

Хотя Петровский дворец находился на расстоянии мили от города, он не мог идти ни в какое сравнение с Кремлем.

Когда под приказом, рескриптом, письмом или бюллетенем в Париж, Берлин или Вену стояло: «Москва, Кремль», весь мир понимал, что это значит. «Петровское» же звучало хуже любого Витебска.

Пусть Петровский дворец уютен и красив своим английским садом, гротами, китайскими павильонами, киосками и беседками, в которых разместились генералы и свита, но, разумеется, все это не могло сравниться с Кремлем.

Все три дня Наполеон не отходил от окон: смотрел, когда же утихнет этот невероятный пожар.

Ночью вид пылающей Москвы был очень эффектен, но император находил пожар Смоленска более величественным. Когда он смотрел на высокие смоленские стены и толстые башни, объятые пламенем, в воображении невольно возникали Троя, Помпея, Геркуланум.

А пожар Москвы напоминает ему Рим, сожженный Нероном.

Пожар Смоленска веселил Наполеона, пожар Москвы – беспокоил.

Думалось: «Что скажут в Европе? – Преступник…»

– Это предвещает нам большое несчастье! – вырвалось у Наполеона, когда на второй день пребывания в Петровском он утром увидал, что пожар и не думает уменьшаться.

Наполеон был мрачен, неразговорчив и зол. Маршалы, генералы и свита ходили на цыпочках, боясь чем-либо вызвать вспышку близкого, готового вот-вот взорваться гнева императора.

Наполеон еще верил в свою счастливую звезду, надеясь, что Кремль уцелеет.

«Пусть горит этот роковой город, лишь бы остался невредимым его Кремль!»

Маршал Мортье не забыл угрожающего предостережения императора: батальон гвардии, оставленный в Кремле, делал все, чтобы не допустить в нем пожара.

И Кремль уцелел.

Ночью с 5 на 6 сентября полил крупный, спорый дождь. Он шумел до самого рассвета.

Ураганный ветер, который бушевал вчера и позавчера, наконец стих. Зарево стало уменьшаться и бледнеть.

Утром 6 сентября густые облака дыма повисли над городом. Пламя уже не пробивалось сквозь них. Только солнце смотрело сверху кроваво-красным глазом.

Накаленная земля, по которой еще вчера едва можно было ходить – так она была горяча, – сегодня остыла. Воздух немного освежился.

Наполеон решил немедленно возвращаться в Кремль.

Сегодня он ехал уже без музыки, но в окружении все той же многочисленной блестящей свиты. Впереди – взвод конных егерей с карабинами, взятыми на изготовку.

Сейчас же за Петровским начались биваки «великой армии». Полки располагались на грязных, уже раскисших от дождя полях. Всюду жарко пылали бивачные костры. Они были сложены не из сырых, только что поваленных деревьев и не из старых бревен деревенских хат, как бывало в походе по дорогам Литвы и Белоруссии. В московских кострах горела разломанная, порубленная саблями дорогая мебель красного, палисандрового, черного дерева, горели золоченые рамы от картин и зеркал, тлели брошенные книги в сафьяновых и телячьих переплетах.