Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон

признать, что ты, скорее всего, не прав.

– В основном потому, что в это верят слишком многие. Тем не менее, – поспешил продолжить Эркенберт, пока государь не потребовал более вразумительного ответа, – при ближайшем рассмотрении рассказы о смерти Господа нашего не могут не вызвать несколько законных вопросов. Я уже говорил, что только Евангелие святого Иоанна Богослова рассказывает об Иосифе из Аримафеи. И только в этом Евангелии упоминается еврей Никодим, причем упоминается трижды. В конце, когда он и Иосиф подготовили тело для погребения. Ранее – среди фарисеев и книжников, когда Никодим потребовал для Иисуса справедливого суда. И еще раз – когда Никодим приходил к Иисусу ночью, чтобы задать свои вопросы. Однако есть и еще одно Евангелие, которое я читал.

– Кроме четырех, вошедших в Библию? – спросил Бруно.

– Да. Это Евангелие от Никодима. Отцам церкви достало мудрости не включать его в текст, который считается каноническим. И все же ясно, что книга эта очень древняя. А повествует она о том, что произошло после смерти Христа. И до Его воскресения.

– Когда Он спускался в ад! – восторженно выдохнул Бруно.

– Именно из-за этого Евангелия у нас в Символе веры появились слова descendit ad infernos, «сошел в ад». Итак, Никодим видел погребение Христа, знал о Его воскресении – и говорил с теми, кого Христос вывел из ада. Иначе откуда он мог узнать? Никодим, по-видимому, был посвящен во многие дела Спасителя. Наверное, знал даже больше, чем Иосиф. Такие люди догадывались, что Христос – Сын Божий, почти так же скоро, как центурион Лонгин, который сохранил свое копье в качестве реликвии. У них было много возможностей собрать предметы, которых касался Спаситель, и одним из таких предметов мог быть Грааль. Некоторые говорят, что это была чаша с Тайной вечери, сосуд, в который была собрана Святая Кровь, после того как Копье пролило ее.

– Но это потому, что они проклятые французы! – внезапно вскричал Бруно, со своей обычной неуловимой быстротой и силой вонзая кинжал глубоко в стол. – Они же не хотят обзавестись собственным языком! Только портят и без того испорченную латынь до сущей неузнаваемости! Берут «aqua», превращают в «eau», берут «caballerus», превращают в «chevalier». Вот ответь, как могло звучать слово «graal», прежде чем попало на язык к этим косноязычным канальям?

В палатку ворвались два телохранителя с оружием наготове и убедились, что их господин, цел и невредим, сидит за столом. Бруно вдруг улыбнулся, помахал им рукой, сказал на своем родном нижненемецком:

– Все в порядке, парни. Просто высказал, что я думаю о французах.

Его люди улыбнулись в ответ и исчезли. Братья ордена Копья разделяли мнение императора, особенно после сегодняшней стычки, в которой французы участвовали с обеих сторон, но свои рвались в бой далеко не так рьяно, как французы, воюющие на стороне противника.

– Что ж, – сказал Эркенберт, стараясь ответить на вопрос. – Грааль может быть каким-то блюдом или чашей.

– В блюдо ведь кровь не собрать, так?

– А может быть, это и есть кровь. Люди говорят «sancto graale» или «saint graal», то есть «Святой Грааль» на разный лад. Возможно, их предки старались выговорить «sang real», «царская кровь». И на латыни это будет примерно так же. «Sanctus graduale» вместо «sanguis regalis». Может быть, «грааль» – это просто «священная кровь».

Некоторое время Бруно молчал, задумчиво трогая пальцем волдырь на языке. Эркенберт следил за ним с возрастающим интересом. Они уже несколько раз затрагивали эту тему, но Эркенберт никак не мог понять, почему Бруно держится так уверенно и так уверенно задает вопросы. Действительно, встречались кое-какие странности в Евангелиях от Иоанна и от Никодима. Но в деле Святого Грааля не существовало и следа таких серьезных современных свидетельств, которые были в деле о Святом Копье. Копьем еще на живой человеческой памяти владел Карл Великий. Не было и ничего похожего на письмо центуриона, которое Эркенберт видел собственными глазами. Дьякон уже успел заподозрить, что Бруно что-то скрывает.

– Как ты производишь от «graduale» «блюдо» или «чашу»? – спросил наконец Бруно.

– Сначала берем «gradus», что значит… э-э… «переход», – ответил Эркенберт. – Получаем перемену блюд во время обеда, то, на чем подается другая еда.

– Но «gradus» не означает никакого проклятого «перехода»! – рявкнул Бруно. – Это только ты так говоришь. А на самом деле он означает проклятую ступень. То, на что ступают. A «graduale» – то, на чем много ступенек. И мы с тобой называем эту штуку одинаково, говоря хоть по-английски, хоть по-немецки. В обоих языках это слово звучит одинаково, я проверял. И ты знаешь, что это такое! Это проклятая…

– Лестница, – холодно и отрешенно договорил Эркенберт.

Наконец-то он понял, к чему клонит его повелитель.

– Лесенка. Вроде той, которую сам знаешь кто носит на шее.

– Но как она могла стать реликвией? Сравниться с чашей, что была на Тайной вечере?

– А ты никогда не задумывался, – спросил Бруно, откидываясь на своем походном стуле, – что произошло после распятия?

Эркенберт молча покачал головой.

– Римляне не забрали тело, верно? Я полагаю, что мой предок Лонгин, – (Эркенберт про себя отметил, что Лонгин превратился уже в предка Бруно), – повел воинов в казарму, любуясь своим верным копьем. Но тело Господа нашего… Ну да, ты только что сам сказал, оно было отдано евреям. Его приверженцам, а не тем, кто распял Его. Если хочешь узнать, что было дальше, нужно вспомнить об иудеях. Не о римлянах, они ушли в казармы, не о христианах, они все попрятались. Что могли иудеи сделать в первую очередь?

Эркенберт молча покачал головой. Появилось ощущение, что он присутствует при чем-то ужасном, тянущемся из прошлого, из прежней жизни Бруно, дальше, в будущее. Он не имел ни малейшего представления, что происходит.

Бруно налил из кувшина вино в большие кубки и придвинул один к Эркенберту.

– От этой говорильни во рту сухо, – заметил он, и на его лице появилась редкая добродушная и дружелюбная улыбка. – Так вот, ты когда-нибудь всерьез задумывался о том, как на самом деле распинают человека? И как снимают его с креста? А?

* * *

Шеф лежал в своем гамаке, подвешенном между бортом и башней носовой катапульты. Легкий бриз смягчал жар, все еще поднимающийся от деревянных палуб, а корабль чуть покачивался на почти неподвижной воде. Остальные семьдесят моряков тоже спали вокруг, кто в гамаках, кто – развалившись на палубе. Звезды сверкали над ними в небе такой глубины, какую они никогда не видели прежде.

* * *

В своем сне Шеф знал, что находится глубоко-глубоко под землей, вдали от моря и