Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

– Терпение, – пробормотал он, все еще гладя ее руку, хотя тот же матрос уже шел обратно. – Терпение.

– У меня его не осталось! – Эштон готова была разрыдаться, как ее муж.

– Терпение сейчас жизненно важно, – сказал Пауэлл, когда матрос прошел. – Джеймс может нам еще понадобиться. Исраэля Куинси больше нет, как и того офицера, Беллингхэма; он, конечно, был весьма странный, но полезный. Мне нужен по крайней мере один человек, который поедет со мной в Вирджиния-Сити и поможет переправить золото из рудника.

Они уже не раз отчаянно спорили о его плане – Пауэлл хотел, чтобы Эштон самостоятельно добралась до некоего места на юго-западе, которое он до сих пор так и не назвал.

– В Неваде есть несколько суровых парней, которых я могу нанять, но среди них не найдется такого надежного, преданного, а главное, уступчивого, как твой муж.

Эштон хотела сказать, что надежность Хантуна вызывает сильные сомнения, а его преданность и вовсе, похоже, иссякла, но передумала. Все и без того было слишком плохо.

Пауэлл принял ее молчание за согласие. Пароход снова накренился, фонтан окативших их брызг намочил Эштон волосы, вода потекла по щекам, но ей было все равно, ведь рядом стоял он. Пауэлл быстро оглядел палубу, потом наклонился и начал страстно целовать ее, просунув язык между ее губами.

Ослабев, Эштон вцепилась в поручни. Через несколько секунд он оторвался от ее губ и сказал с улыбкой:

– То, о чем ты говорила, моя дорогая, чего ты так жаждешь, скоро вернется, и все будет по-прежнему.

– Мне без тебя просто не выжить, Ламар! Джеймс не только отвратителен – он слаб. – Она пыталась предостеречь Пауэлла. – Ричмонд очень изменил его. Эта виргинская надменность, его неверие в Дэвиса, да и наши с ним отношения в большой степени. В любом случае это уже не тот человек, за которого я выходила замуж, и даже не тот пустозвон, который был таким храбрым, пока стоял на безопасной трибуне. Не возлагай на него слишком больших надежд.

– Эштон, милая, я ни на кого не возлагаю надежд, кроме самого себя. Помнишь, как я характеризовал Джеймса перед тем, как открыл ему свои планы? Как описал ему его роль? Он солдат. Полезный до тех пор, пока он слушается приказов. Но если он вдруг не захочет или не сможет их выполнить – что ж… – Пауэлл пожал плечами. – Главное, что отличает генерала от рядового, – это сменяемость второго.

– Сменяемость? Ты хочешь сказать, что готов…

– Не моргнув глазом, – улыбнулся Пауэлл.

– О Боже, как же я люблю тебя, Ламар!

Эштон схватила его за руку и прижалась мокрой щекой к лацкану сюртука. Именно в этот момент старший стюард решил высунуть свою шишковатую голову в дверь салона.

– Право же, сэр… мадам… вы очень сильно и совершенно бессмысленно рискуете, оставаясь на палубе в такую погоду! Я заметил вас в иллюминатор. А поскольку именно я отвечаю за безопасность пассажиров в этом путешествии, то я просто вынужден настаивать, чтобы вы ушли в помещение.

Пауэлл бросил на скучного коротышку презрительный взгляд, пожелал Эштон спокойной ночи и не спеша ушел по блестящей от воды палубе, даже не прикасаясь к поручням. А Эштон, уставшая, мокрая, но полная возродившейся уверенности, зашла в салон.

Несколько дней спустя Купер возвращался из Чарльстона по прибрежной дороге, на старой кляче, взятой взаймы у соседа. Хотя он ненавидел оружие, Юдифь настояла, чтобы он взял с собой небольшой пистолет.

Его недолгий визит в осажденный город едва ли можно было назвать удачным. Удалось купить только две ржавые дульнозарядные винтовки Хокена двадцатилетней давности. Пуль для калибра ноль пятьдесят он не нашел, зато нашел форму для отливки и бруски свинца. Все это должны были привезти речным пароходом на следующей неделе. Пороха, правда, нигде не было; им предстояло обойтись теми небольшими запасами, что еще оставались в Монт-Роял.

День стоял дождливый, и естественный туннель под могучими дубами казался темнее обычного. Чем ближе Купер подъезжал к плантации, тем громче и чаще становились крики ворон. Купер никогда не думал, что их здесь так много, но когда он вгляделся сквозь густые заросли и верхушки деревьев, то не увидел ни одной. Слева, со стороны Эшли, вообще ничего не было видно.

Еще в Чарльстоне он искал небольшие подарки для жены и дочери. Бедняжка Мари-Луиза сейчас переживала безутешное девчоночье горе – ее любимый Люциус Чикеринг после отставки Купера вернулся в Ричмонд. Ничего лучшего, чем два весьма небрежно сшитых саше, в обнищавших лавках найти не удалось. Купер достал одну из подушечек, отвернул коричневую оберточную бумагу, принюхался.

– Черт…

Аромат, и с самого-то начала очень слабый, почти исчез. Дешевка. Проклятые спекулянты…

Оглушительное воронье карканье, неожиданно раздавшееся, как ему показалось, сразу со всех сторон, едва не заставило его выронить саше. Купер сунул подушечку в карман и вдруг услышал чей-то голос:

– Эй, мистер Купер!

Он выхватил пистолет из внутреннего кармана:

– Кто здесь?

– Вам меня не увидать, мистер Купер. А вот я вижу вас хорошо.

Купер сразу узнал этот голос. Чуть сзади него, слева от дороги, зашелестели листья пальм.

– Каффи? Это ты?

Молчание сказало ему, что он не ошибся. Над пустой дорогой снова раздались хриплые крики ворон, а потом – тот же голос, только теперь в нем слышалась злоба.

– Услыхал, что вы вернулись. Вот и решил вам кое-что сказать. Скоро тут все переменится. Те, кто был внизу, станут главными.

– Покажись, если ты мужчина!

Тишина.

– Каффи!

Каффи-каффи-каффи — прокатилось вдаль гулкое эхо. Лошадь Купера дернулась, и он резко натянул поводья.

– А потом ничего здесь не останется. Сгорит. Сгинет на веки вечные. Помните об этом… – С каждым словом голос становился все глуше, пока не умолк совсем; осталось только эхо, потом в последний раз зашуршали листья, и все стихло.

Обливаясь по́том, Купер повел пистолетом влево, вправо, но никакой другой мишени, кроме клиноголовой голубой ящерицы, которая метнулась через дорогу перед испуганной лошадью, не увидел. Он с отвращением посмотрел на пистолет в своей руке и стал с такой яростью засовывать его обратно в карман, что порвал подкладку.

Потом он пустил несчастную клячу галопом вдоль реки. Вороны продолжали кричать, и почему-то их крики очень напоминали язвительный смех.

Той осенью в окопы вокруг Питерсберга прокрались волки. Вырыли себе нору в грязи, свернулись и, не переставая рычать, стали ждать своих мучителей.

Волки ели горелую кукурузу, но больше всего хотели снова глотнуть крови. У этих двадцатилетних щенков были глаза матерых хищников, повзрослевших от долгих убийств.