Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

Впрочем, знакомых в те дни он встречал редко. Вот раненых солдат – этих да, было предостаточно. Как и разгуливающих повсюду ниггеров. Но достойные люди покинули улицы. Сам мистер Пердью больше не решался выходить после наступления темноты, потому что отныне эти часы принадлежали по-прежнему преуспевающим карточным жуликам, уличным хулиганам, промышлявшим разбоем и грабежом, и спекулянтам, которые, пока все остальные голодали, все так же наслаждались шампанским и фуа-гра – проклятые предатели!

Если раньше мистер Пердью был открытым и уравновешенным человеком, то теперь он стал подозрительным и озлобленным и во всем видел предательство и заговор. Он устал от своей вечной диеты, состоящей только из белых бобов и еженедельного ломтика не слишком свежей индейки, которую он запивал каплей кальвадоса. Он любил омаров, но уже почти год их не ел, хотя Король Джефф наверняка регулярно получал их на ужин.

Мистер Пердью ненавидел те незримые неведомые силы, которые довели его жену и дочерей до нищеты. Вместо булавок и шпилек бедняжки вынуждены были использовать пальмовые веточки, а вместо пуговиц – кусочки высушенной тыквенной корки, выкрашенные в нужный цвет. В декабре дочери мистера Пердью Клитемнестре исполнилось одиннадцать, но единственный подарок, который он сумел найти и позволить себе, довел его до бешенства и разбил ему сердце. Маленькое дешевое ожерелье из серебристых переливающихся цветочков, сделанных из рыбьей чешуи, обошлось ему в тридцать долларов.

Газеты подтверждали близость конца другими способами. Страницы пестрели объявлениями о распроданных театральных билетах – толпы спешили насладиться последними зрелищами. Объявления о сбежавших рабах появлялись теперь нечасто, в какие-то дни их вообще не было, потому что владельцы слишком хорошо понимали, что им вряд ли удастся вернуть свою собственность благодаря еще неясным последствиям войны и отвратительным заявлениям мистера Линкольна.

Уши мистера Пердью также говорили ему, что конец близок. Не было дня или ночи, когда хотя бы раз не слышалась артиллерийская канонада на юге. Обстрелы стали частью их жизни, и если какое-то время пушки молчали, это пугало даже сильнее.

В то утро, более солнечное, чем остальные, но все равно очень холодное, мистер Пердью, уходя на службу, оставил жену в слезах. У их дочери Марселины через два дня был тринадцатый день рождения, и миссис Пердью удалось раздобыть немного атласа, чтобы починить последнюю пару туфелек девочки. Это должно было стать подарком. В половине первого ночи миссис Пердью сломала иголку, а потом разрыдалась, обнаружив, что неверно оценила нужное количество материала. Половина второй туфельки осталась незаконченной, а купить подходящего атласа было негде.

Горе жены стало еще одной причиной гнева мистера Пердью. Он выглядел даже мрачнее обычного, когда дошел до Годдин-Холла, четырехэтажного кирпичного здания на углу Одиннадцатой и Бэнк-стрит, недалеко от площади Капитолия. Почтовое ведомство размещалось на первом этаже; в этом же здании находились патентное ведомство Конфедерации и разные армейские службы.

Мистер Пердью сунул дырявые перчатки в карман и принялся за работу, садясь рядом со своим старым коллегой Сальварини, сыном известного в городе владельца мясного рынка, который недавно закрыл свое дело, отказавшись резать и продавать кошек и собак.

Сальварини уже вывалил два больших мешка почты на рабочий стол, которую нужно было рассортировать, разложить по ящикам или полотняным мешкам, лежавшим рядом. Теперь в почтовом ведомстве больше не было прежнего порядка, и служащие сами решали, как им удобнее работать.

– Жене все хуже, кожа совсем пожелтела, – пожаловался другу Сальварини, когда они начали сортировать письма, написанные на оберточной бумаге, кусках обоев, обрывках газет. – Придется найти врача.

– Да они же все в окопах, – огрызнулся мистер Пердью; руки у него наконец согрелись, и он начал с привычной ловкостью бросать письма в ящики и мешки. – Лучшее, что ты можешь сделать, – это найти пиявок.

– А это безопасно? Они чистые?

– Не могу ответить ни на один из этих вопросов, но точно знаю: их еще можно достать. Поищи в газетах. Десятки пиявочников дают объявления. Помню, миссис Пердью как-то говорила, что тот, который живет напротив отеля «Америкэн», считается одним из самых надежных… Эй, а это еще что?

Конверт в его руке выделялся среди других тем, что это был именно конверт – настоящий, должным образом запечатанный темно-синим воском, с уверенно надписанным адресом. Отправитель обозначил себя в верхнем углу как «Дж. Дункан, эсквайр».

– Адреса с каждым днем становятся все неопределеннее, – пожаловался мистер Пердью. – Взгляни.

Он протянул конверт Сальварини, и тот прочитал: «Майору Ч. Мэйну, кавалерийский корпус Хэмптона, армия КША».

– Да, – кивнул Сальварини, – и марки нет.

– Это я заметил. – Мистер Пердью нахмурился. – Могу поспорить, это кто-то из чертовых янки отправил письмо с нелегальным курьером, а тот не позаботился о марке, когда опускал письмо в почтовый ящик. Меня повесят, если я отправлю вражеское письмо.

Сальварини проявил большее милосердие:

– Может, отправитель какой-то южанин, у которого просто не было денег на марку?

Лонзо Пердью, уважаемый супруг, заботливый отец и преданный патриот, уставился на письмо. Вдали послышался грохот, стекла в окне над ними задребезжали. На лице Сальварини отразилось нечто похожее на облегчение.

– Правила есть правила, – заявил наконец мистер Пердью.

– Но ты ведь не знаешь, что в этом письме, Лонзо. А вдруг что-то важное? Новость о смерти родственника, например?

– Пусть этот майор Мэйн узнает об этом как-то еще, – возразил его коллега.

И небрежным жестом отправил конверт в деревянный короб, уже наполовину наполненный письмами без адресов, маленькими посылками с надписями, размытыми дождем или грязью, и прочей недоставленной корреспонденцией, которую полагалось какое-то время хранить, а потом уничтожить.

Продолжая участвовать в этой уже, без сомнения, проигранной войне, Чарльз все острее ощущал одиночество. Даже Хэмптон больше не выражал прежней уверенности, хотя и клялся, что будет сражаться до последней капли крови. Генерал становился все более мрачным, и ходили слухи, что он одержим жаждой мести, после того как в октябре его сын и ординарец Томас Престон погиб у Хэтчерс-Рана. Другой его сын, Уэйд-младший, был ранен там же и позже тоже скончался.

Что бы ни делал Чарльз в эти дни – ехал верхом, стрелял, выполнял рискованные задания, – его сознание словно пребывало в стороне от ежедневных событий, находясь в каком-то неведомом мире, из которого его товарищи и друзья уходили один за другим. Хэмптон получил повышение, и Чарльз его больше не видел, разве что издали. Дивизион Кэлбрайта Батлера, после того как, скакав всю ночь сквозь страшный буран, помог отбросить усиленный Пятый корпус губернатора Уоррена от Уэлдонского железнодорожного узла, вернулся домой. В Южной Каролине снова собирали людей, чтобы защитить штат от полчища Шермана.