Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини

class="p1">Тот с очень серьезным видом покачал головой.

— Это невозможно, — ответил он.

Господин де Керкадью даже рот открыл от изумления.

— Невозможно? — переспросил он. — Но почему?

— Сударь, то, что я делаю для Алины, не вынуждает меня идти на сделку с совестью, — правда, ради Алины я бы пошел против совести. Но госпожа де Плугастель — совсем другое дело. Ни Алина, ни ее родные не замешаны в контрреволюционном заговоре, который является истинным источником катастрофы, угрожающей нам. С чистой совестью я могу помочь ей уехать из Парижа. Но госпожа де Плугастель — жена графа де Плугастеля, о котором всем известно, что он агент, осуществляющий связь между двором и эмигрантами.

— Тут нет ее вины, — в ужасе воскликнул господин де Керкадью.

— Согласен. Но ее в любой момент могут вызвать, чтобы установить, принимает ли она участие в интригах мужа. Известно, что сегодня она была в Париже. Если завтра ее начнут разыскивать и откроется, что она уехала, начнется расследование. Обнаружится, что я нарушил свой долг и воспользовался своими полномочиями для личных целей. Надеюсь, сударь, вы понимаете, что на такой риск не идут ради постороннего человека.

— Постороннего? — с упреком переспросил сеньор.

— Да, постороннего для меня.

— Но для меня она не посторонняя, Андре. Она моя кузина и друг, которым я дорожу. Ах боже мой, то, что ты сказал, доказывает, что ее необходимо срочно увезти из Парижа. Ее нужно спасти, Андре, — любой ценой! У нее гораздо более опасное положение, чем у Алины!

Он стоял — проситель перед своим крестником, непохожий на сурового человека, приветствовавшего Андре-Луи, когда тот вошел. Лицо господина де Керкадью было бледным, руки дрожали, на лбу выступили капли пота.

— Крестный, я бы сделал все, что можно, но это не в моих силах. Спасти ее — значит погубить Алину и вас, а также и меня.

— Мы должны рискнуть.

— Конечно, у вас есть право говорить за себя.

— О, и за тебя, поверь мне, Андре! — Он приблизился к молодому человеку. — Андре, умоляю тебя поверить на слово и получить пропуск для госпожи де Плугастель.

Андре взглянул на него, заинтригованный.

— Это странно. Я сохранил благодарную память о том, что она заинтересовалась мной на несколько дней, когда я был ребенком, а также проявила ко мне интерес недавно в Париже, когда пыталась обратить меня в то, что считает истинной политической верой. Но я не стану рисковать за нее своей шеей или вами с Алиной…

— Ах! Но послушай, Андре…

— Это мое последнее слово, сударь. Уже поздно, а я хочу ночевать в Париже.

— Нет, нет! Подожди! — Сеньор де Гаврийяк пришел в неописуемое отчаяние. — Андре, ты должен!

В этой настойчивости и неистовом упорстве было что-то странное, заставлявшее предположить, что тут кроется какой-то таинственный мотив.

— Должен? — переспросил Андре-Луи. — Но почему? Ваши доводы, сударь?

— Андре, у меня достаточно веские доводы.

— Прошу вас, позвольте мне самому судить об этом, — безапелляционным тоном произнес Андре-Луи.

По-видимому, его требование привело господина де Керкадью в отчаяние. Он шагал по комнате, заложив руки за спину. Наконец он остановился перед крестником.

— Ты не можешь поверить мне на слово, что такие доводы существуют? — спросил он с сокрушенным видом.

— В таком деле, как это, — деле, которое может меня погубить? О, сударь, разве это было бы разумно?

— Но если я скажу тебе, то нарушу слово чести и свою клятву. — Господин де Керкадью отвернулся, ломая руки, и состояние его было достойно сожаления. Затем он вновь повернулся к Андре-Луи. — Положение безвыходное, и поскольку ты столь невеликодушен, что настаиваешь, я вынужден открыть тебе правду. Она поймет, когда узнает: у меня нет выбора. Андре, мой мальчик… — Он снова замолк в испуге, потом положил руку на плечо крестнику, и тот, к своему изумлению, увидел, что бесцветные близорукие глаза полны слез. — Госпожа де Плугастель — твоя мать.

Последовало долгое молчание. То, что услышал Андре-Луи, трудно было сразу осознать. Когда до него наконец дошли слова крестного, первым его побуждением было вскрикнуть. Но он овладел собой и сыграл стоика — он вечно должен был кого-то играть и был верен себе даже в такой момент. Он молчал до тех пор, пока актерское чутье не подсказало, что он сможет говорить спокойно.

— Понятно, — сказал он абсолютно невозмутимо.

Он окинул взглядом прошлое, перебирая воспоминания о госпоже де Плугастель. Наконец-то он понял ее странный интерес к нему и нежность, смешанную с печалью, которые до сих пор интриговали его.

— Понятно, — повторил он и добавил: — Конечно, только дурак мог не догадаться об этом давным-давно.

На этот раз вскрикнул господин де Керкадью, отпрянувший, как от удара.

— Боже мой, Андре, из чего ты сделан? Как ты можешь подобным образом принимать такое известие?

— А как я должен его принимать? Разве меня должно удивить открытие, что у меня была мать? В конце концов, еще никому не удавалось появиться на свет без участия матери.

Внезапно Андре-Луи сел, чтобы скрыть предательскую дрожь. Он вынул из кармана платок, чтобы вытереть лоб, ставший влажным, и неожиданно для себя разрыдался.

При виде этих слез, катившихся по побледневшему лицу, господин де Керкадью быстро подошел к нему, сел рядом и ласково обнял за плечи.

— Андре, мой бедный мальчик, — шептал он. — Я… я был дураком, когда думал, что у тебя нет сердца. Меня обмануло твое дьявольское притворство, а теперь я вижу… вижу… — Он не знал, что именно видит, или же не решался выразить это словами.

— Пустяки, сударь. Я ужасно устал, и… у меня насморк. — Затем, поняв, что эта роль ему не по силам, он отказался от всякого притворства. — Но… но почему из этого сделали такую тайну? Хотели, чтобы я никогда об этом не узнал?

— Да, хотели… Это… это следовало сделать из осторожности.

— Но почему же? Раскройте мне тайну до конца, сударь. Рассказав мне так много, вы должны рассказать все.

— Причина в том, мой мальчик, что ты появился на свет года через три после того, как твоя мать вышла за господина де Плугастеля, года через полтора после отъезда ее мужа в армию и месяца за четыре до его возвращения. Господин де Плугастель никогда ничего не подозревал и по важнейшим семейным причинам не должен ничего заподозрить. Вот почему все хранилось в строжайшей тайне. Вот почему никто не должен был ничего знать. Когда пришло время, твоя мать уехала в Бретань и под вымышленным именем провела несколько месяцев в деревне Моро. Там ты и появился на свет.

Андре-Луи осушил слезы и теперь сидел,