1928 год: ликвидировать ликвидаторов - Августин Ангелов

еще впереди, например, дело Трудовой крестьянской партии и массовая коллективизация. И кто он, этот Менжинский на самом деле? Патриот или вредитель? Похоже, без польской мафии его назначение не обошлось. Не случайно же, что Дзержинский, что Менжинский имели польские корни. Вот и возник у меня сразу вопрос, просмотрев воспоминания Вячеслава: а действовал ли Менжинский в интересах русского народа? Или все-таки в интересах поляков?

И вот в голове такого непонятного и не слишком приятного человека, нездорового, с травмой позвоночника и с кучей других болячек, не счастливого в личной жизни, бросившего с двумя детьми первую жену Юлию, похоронившего вторую жену Марию и не слишком хорошо ладившего с третьей женой по имени Алла, которая была сильно моложе, и на которой он женился чуть ли не сразу после похорон второй жены, мне предстояло прижиться, да еще научиться через него влиять на события, чтобы постараться не только управлять его телом, а подчинить его волю себе, повернув историю в другую сторону! Очень непростая задачка! Но, ее предстояло как-то решать. Я тоже хотел жить, а значит, надо будет бороться за существование, попытаться своей личностью задавить личность его. Ведь выживает только сильнейший.

Как же непросто все! Да и времени отпущено мало. Помрет же Менжинский в 1934 году. Или не помрет, если я вмешаюсь? Есть же версия, что его отправил на тот свет собственный заместитель Генрих Ягода, подкупив лечащих врачей и приказав наклеить в кабинете начальника ядовитые обои с ртутью? Вот с кого придется начать что-то менять. Для начала надо постараться ликвидировать этого самого Ягоду, чтобы больше не ягодничал. А там посмотрим.

Пока я это все обдумывал, одновременно просматривая поток воспоминаний Менжинского, он сам тоже проявился, приподнявшись на локтях. Отчего и мое поле зрение тут же поменялось. И, кроме того, я почувствовал его боль. Только теперь она еще сделалась и моей болью. Спина болела просто невыносимо. А все из-за того, что, еще находясь в эмиграции, этот товарищ умудрился угодить под колеса автомобиля, который и повредил ему позвоночник. Ну вот как же теперь жить с таким телом? Да я в свои семьдесят был крепче, чем этот тип в пятьдесят три. Вот попал, так попал!

Глава 2

Несмотря на боль в спине, Менжинский отбросил со своих черных брюк серый шерстяной плед и сел на диване. Он, прилег и задремал, не раздевшись. Откинувшись на диванную спинку и найдя положение, в котором боль в позвоночнике не так чувствовалась, он приходил в себя после короткого, но тяжелого сна. Дышал Вячеслав с трудом. Астма и стенокардия мучали его уже давно. Да еще и курил он много, дымил почти как паровоз, добивая, тем самым, легкие и сердце. И сейчас его рука тоже привычно потянулась к столу, чтобы взять с него пачку папирос и спички. Потому я не удержался и сказал ему мысленно:

— Нет уж, дружище, так дело не пойдет. Если тебе наплевать на собственное здоровье, то мне хочется, чтобы это тело прожило подольше. Нам еще много важных дел предстоит. А для этого надо немедленно начинать борьбу с твоими вредными привычками.

Я даже не ожидал, что он услышит мой голос. Но, он услышал! Отдернув руку от папирос, Менжинский удивленно крутил головой в тщетной надежде увидеть говорящего. Еще не понял, бедолага, что я нахожусь прямо внутри его головы. Поскольку я молчал, он решил, что мой голос ему почудился. Потому снова потянулся к папиросам. На что я опять сказал:

— С этого момента я запрещаю тебе курить!

К тому же, на этот раз, я попробовал подкрепить свои слова действиями, попытавшись установить контроль за рукой Вячеслава, тянущейся к столу. Полный контроль я пока не захватил, но внутренняя борьба, которую я начал, привела к судорогам в пальцах.

— Ты кто такой, черт побери, чтобы мне запрещать? — наконец-то ответил он мне так же мысленно, разминая сведенные пальцы другой рукой.

Я пошел на хитрость, сказав:

— Я твой внутренний голос, твой инстинкт самосохранения. Слышал о таком? Так вот, я включился, поскольку положение критическое. Если с этого момента не будешь меня слушаться, то жить тебе остается недолго. В апреле следующего года тебя инфаркт прихватит, а в мае тридцать четвертого помрешь.

— Откуда такое может быть известно? — удивился Менжинский еще больше.

— Варианты твоей судьбы уже записаны там, где надо, в высших сферах, — сказал я, нагнетая интригу.

— Так почему же только моей судьбы? Раз ты мой собственный инстинкт самосохранения, то, следовательно, мы умрем вместе, — справедливо подметил Вячеслав.

— Вот потому давай лучше вместе подольше поживем, — предложил я.

— Да это и не жизнь, а сплошное мучение, — пожаловался он, попробовав встать и снова опустившись обратно из-за новой волны боли, вызванной попыткой движения.

— Ничего, с этого момента займемся лечением и оздоровлением всерьез, — подбодрил я.

А он сказал с грустью:

— Ну вот, ко всем моим болячкам теперь еще и шизофрения прибавилась. Внутренний диалог сам с собой начал вести. До чего же я дожил! А все из-за этой проклятой нервотрепки на службе, да из-за баб!

— Так и есть, — согласился я. И добавил:

— Вот давай и начнем с сегодняшнего дня бороться за наше здоровье. Объявим войну всем вредным привычкам и нечего по бабам ходить! Жена же есть молодая, в конце концов.

— Молодая, вот я ее и ревную ко всем, — посетовал он.

— А чем же ты думал, когда женился на двадцатилетней? Да и сам тоже хорош, ни одну юбку до сих пор не пропускаешь, всех смазливых баб к себе затаскиваешь, а потом прыгаешь с ними на кроватях, вместо того, чтобы спину свою поберечь. Впрочем, весь этот разврат у тебя давно начался. Вот вспомни чем ты там в эмиграции занимался? По проституткам в Париже шастал, а потом еще и повесть о них написал, как служительницы древнейшей профессии из борделя объявили забастовку с политическими требованиями, а полицейские, желая призвать их к порядку, всех этих падших женщин изнасиловали. Да еще смаковал в той повести разные грязные подробности. Тьфу! Позорище! Бабник ты озабоченный, вот кто! Пора остепениться уже и остановиться, — строго сказал я.

— Ты что же, так и будешь мне до гроба мораль читать? — спросил Менжинский.

— Так и буду, если не исправишься, — заверил я.

Тут из-за двери донесся