Рыцарь на золотом коне - Диана Уинн Джонс

После этого утро стало еще больше похоже на сон, причем сон отменно дурацкий. Нина с Полли промчались через целую вереницу садов. Одни были ухоженные и светлые, и через них они пробегали без остановки; другие совсем заросли, и в них можно было таиться и красться. В одном саду повсюду висели веревки с бельем, и Полли с Ниной пришлось пробираться за развевающимися простынями, пока кто-то снимал с веревки кальсоны. Нина и Полли давились от хохота – они очень боялись, что их поймают, и при этом, как часто бывает во сне, почему-то были уверены: никто их не тронет. Девочки давно потеряли в чьем-то саду свои тюрбаны из занавесок, но все равно неслись как безумные и почему-то не могли ни остановиться, ни повернуть назад. Правда, саду в десятом Нина выдумала, куда они так спешат. Мол, впереди шоссе: она слышит шум машин. От этого они окончательно потеряли голову, бросились вперед, про мчались по крышам ветхих дощатых сараев, которые скрипели и трещали под ногами, и спрыгнули с ограды в какую-то рощу. Нина ринулась в просвет между деревьями, радостно гогоча, и Полли на несколько секунд потеряла ее из виду.

Когда Полли тоже выскочила в просвет, это оказалось никакое не шоссе. Она очутилась на гравийной подъездной дорожке возле незнакомого особняка. Дверь особняка была открыта, и за ней Полли увидела Нину – та удалялась вглубь дома по коридору, обшитому полированным деревом.

– Ну Нина дает! – прошептала про себя Полли.

На миг ей стало страшно идти за Ниной. Но ее не покидало ощущение, будто это происходит во сне. Она представила себе, сколько всего наговорит ей Нина, если она не пойдет в дом и спрячется в роще, – и на цыпочках пронеслась через двор, только гравий прошуршал. Оказавшись в доме, где густо пахло мастикой для пола и духами, Полли осторожно двинулась по коридору.

Тут все стало совсем как во сне. Коридор вывел Полли в роскошный зал высотой в несколько этажей. По одной стене зигзагом шла белая лестница, и на каждом изломе была забранная перилами площадка с дверью. Повсюду стояли огромные расписные фарфоровые кувшины – в самый раз для сорока разбойников из сказки про Али Бабу. Там Полли встретил какой-то человек. Как бывает иногда во сне, он словно бы поджидал ее. Видимо, это был слуга: он был во фраке и держал в руках поднос с бокалами. Когда человек двинулся к ней, Полли дернулась – хотела убежать, – но он не сказал ничего ужасного, лишь спросил:

– Оранжада, мисс? Думается, для шерри вы еще слишком юны.

И выставил поднос перед собой.

От этого Полли сразу почувствовала себя королевой. Она протянула грязную руку и взяла бокал с оранжадом. В нем звякал лед и плавал ломтик настоящего апельсина.

– Благодарю вас, – проговорила она величественно, как подобает королеве.

– Прошу вас, мисс, пройдите налево, в эту дверь, – сказал слуга.

Полли послушалась. Ей показалось – иначе нельзя. Правда, в глубине души она сомневалась, что поступает правильно, но все равно ничего не могла поделать. Прижав звякающий бокал к груди, Полли, словно королева в черном платье, прошествовала в большую комнату, застланную коврами. В свете осеннего солнца за рваными облаками комната казалась выцветшей; она была заставлена неровными рядами мягких стульев. Кругом толпились и вполголоса беседовали люди с бокалами в руках. Все они были в темном и выглядели крайне респектабельно – и все до единого были взрослые. Никто из них не обратил на Полли ни малейшего внимания. Нины в комнате не оказалось. Правда, Полли и не рассчитывала ее увидеть. Очевидно, Нина взяла и исчезла – ведь во сне так случается сплошь и рядом. Зато Полли увидела ту даму, которую сначала приняла за Нину из-за длинного черного платья с разрезом: она стояла на фоне тускло-зеленого сада, видневшегося за окном, и разговаривала с каким-то очкариком с высоко поднятыми плечами. Все кругом было тусклое и приглушенное, словно тут жили одни старики.

– Если ты так поступишь, я буду очень недовольна, – подслушала Полли слова дамы, обращенные к очкарику.

Дама говорила полушепотом, вежливо-превежливо, но все равно это прозвучало точь-в-точь как любимая Нинина угроза, только гораздо злее.

Следом за Полли в комнату потянулось еще много народу. Она отошла с дороги и, по-прежнему прижимая к себе бокал с оранжадом, села в заднем ряду на жесткий стул с прямой высокой спинкой. Полли сидела и смотрела, как комната, словно во сне, наполняется шепчущимися людьми в темной одежде. В толпе оказался и один ребенок, мальчик. Он был в сером костюме и выглядел не менее респектабельно, чем все остальные, и вообще был ужасно взрослый – лет четырнадцати, решила Полли. Мальчик ее не заметил. И никто не заметил, кроме того очкарика. Он неуверенно поблескивал очками в ее сторону, пока дама в черном с ним разговаривала: Полли это сразу увидела.

Тут, похоже, начался следующий этап. Какой-то деловитый и важный господин стремительно прошагал через комнату и сел в кресло лицом к собравшимся. Все остальные тоже расселись – быстро и тихо, крутя головами, чтобы не угодить мимо стула. Пока они ерзали, устраиваясь, в комнате стояли шорох и шелест и слышались быстрые шаги: это тот очкарик с высоко поднятыми плечами искал себе место. Все сердито косились на него. Он слегка ссутулился – еще бы не ссутулиться, когда все на тебя смотрят, – и в конце концов сел у самой двери, за несколько стульев от Полли.

Важный господин с громким хрустом развернул большой лист бумаги. «Официальный документ», – подумала Полли.

– Итак, дамы и господа, прошу внимания, сейчас я оглашу последнюю волю покойной.

«Ой, мамочки!» – подумала Полли. Ощущение сонной безопасности тут же улетучилось, и лед в бокале загремел: Полли внезапно поняла, куда попала и что натворила. Это же тот самый Хансдон-хаус, где они с Ниной видели катафалк. Здесь кто-то умер, а она вломилась на похороны. Из-за черного наряда никто не понял, что она забрела не туда. А когда поймут – ой, что с ней сделают! Она сидела в ожидании расправы, стараясь не греметь льдом в бокале, и слушала голос адвоката: он читал пункты о том, кому что достанется согласно «последней воле и завещанию миссис Мейбл Татианы Лерой-Перри, которая, находясь в здравом уме и твердой памяти…», – и Полли была уверена, что все это чужие тайны и ей вообще не полагается его слушать.

Голос адвоката жужжал и жужжал, и Полли все больше убеждалась: ей нельзя это слушать, завещание не предназначено для посторонних ушей. Она чувствовала, как после каждого пункта по рядам молчаливых слушателей прокатываются волны – волны гнева, раздражения, глубокого возмущения и один-два всплеска безудержной радости. Возмущение, видимо, было вызвано тем, что очень уж много всего отходило «моей дочери миссис Юдоре Мейбл Лорелее Перри-Линн». Даже если покойная отписывала часть наследства кому-то другому, например «моему двоюродному брату Мортону Перри-Лерою» или «моей племяннице миссис Сильвии Нуале Лерой-Перри», завещание то и дело передумывало и тоже отдавало эту часть миссис Перри-Линн. Радость возникала в тех редких случаях, когда что-нибудь ценное случайно получал кто-то другой, например Роберт Гудмэн Лерой-Перри или Себастьян Ральф Перри-Лерой. Полли подумала: вдруг то, что она все это слушает, вообще преступление? Попробовала не слушать – это оказалось несложно, поскольку завещание было кошмарно занудное, – но тогда ею мало-помалу овладела тоска.