Ольга, княгиня русской дружины - Елизавета Дворецкая

Уж этот сразу приметил стяг и прикинул, с кем, скорее всего, имеет дело. За ним шествовал его десяток.

– Я – Сигге по прозвищу Сакс, человек воеводы Свенгельда! – представился круглолицый. – Он послал меня сюда посмотреть, что за люди к нам явились, и проводить, если вы и правда к нему. Я не ошибся – это стяг сыновей Ульва волховецкого?

Никто не сказал бы, что Сигге держится неуважительно, но его небрежно-уверенная повадка сама собой говорила: ты, конечно, знатный вождь, ведущий свой род от Одина, но я таких видел уже сотню – живыми и мертвыми.

– Я – Хакон, сын Ульва и брат киевского князя Ингвара! – Красный Всадник снова упер руку в бедро, с повелительным видом глядя через реку. – И по его желанию я приехал повидаться с воеводой Свенгельдом.

– Воевода Свенгельд всегда рад людям от князя Ингвара, как будто это посланцы его родного сына! – с чуть издевательской сердечностью сказал Сигге. – Переходите реку, я провожу вас.

Лет десять назад, избрав Деревлянь местом постоянного жительства, Свенгельд поставил себе двор на гранитной круче примерно за поприще от Коростеня – дабы постоянно знать, что там происходит. Десять лет он единолично пользовался всей данью с племени древлян: князь Ингвар отдал ему этот доход ради уважения и признания заслуг воеводы, зато был уверен: в этом недружественном краю все будет спокойно. Богатством и силой Свенгельд теперь не уступал и князьям: у него был большой двор – настоящий городец, укрепленный валом с частоколом и «боевым ходом», а дружина его насчитывала семь-восемь десятков человек. Часть из них жила в дружинных избах и в гриднице, часть – наиболее старая и заслуженная – обзавелась собственными дворами, семьями, хозяйством, челядью, так что среди них уже человек десять-пятнадцать сами могли выставить маленькую дружину. Название «Свенельдов» за годы оболталось у древлян на языках и превратилось в «Свинель-городок», что окрестные жители произносили со сладким ехидством.

Вслед за Сигге Саксом Логи-Хакон проехал по тропе, глянул на виднеющийся невдалеке Коростень на кручах над Ужом. Округа была богата, везде виднелось множество скота: паслись коровы под присмотром челядинов, там старуха гнала куда-то хворостиной пяток белых коз, в пруду плавали гуси. Шел сенокос, на лугах двигались белые рубахи косцов и ворошащих сено женщин в красных плахтах и белых платочках. Завидев всадника, яркого, словно солнце, люди отрывались от работы и смотрели на него из-под руки. Логи-Хакон заметил, что Сигге народ кланяется, как нарочитому мужу: видимо, все это были владения Свенгельда. Впрочем, примерно этого он и ожидал по рассказам старшего брата, поэтому не выказывал удивления.

Удивился он лишь, когда вступил наконец в гридницу Свенгельда – и то не показал вида. Здесь ему навстречу вышла та самая девушка, которую он уже видел на реке, только вместо лука на этот раз она держала в руках приветственный рог, окованный серебром.

– Вот это девушке больше подходит! – невольно воскликнул он.

И помотал головой: ему все казалось, что эта красотка – какой-то чудный морок, его преследующий. На реке она в него стреляла, здесь подносит рог в том самом доме, куда он ехал, – что все это значит?

Соколина успела приодеться: убедившись, что отец намерен принять Красного Всадника, она полетела в избу и там произвела привычный разгром среди своих укладок и ларцов. Натянула крашенное крушиной тонкое шерстяное платье и зеленый хангерок, отделанный красно-желтым шнуром, застегнула на плечах позолоченные застежки с ниткой стеклянных бус между ними – первое, что под руку попалось, – и помчалась проверять запасы: что есть из готового на стол.

Но изумленный взгляд надменного гостя вознаградил ее за хлопоты. Как почти все сделанное им в жизни, дочь воеводе Свенгельду удалась: это была рослая, крепкая девушка, живая, бойкая и решительная. Не сказать, чтобы она была красавица: черты лица у нее были простые и крупные, как и белые зубы, на носу в летнюю пору золотилась россыпь веснушек. Но светло-русая коса в руку толщиной спускалась ниже пояса, а взгляд желтоватых, как у ловчей птицы, глаз был так пытлив и задорен, что каждый невольно испытывал не просто желание, а горячую потребность ей понравиться и выглядеть перед ней как можно лучше.

Впрочем, для Логи-Хакона в этом ничего нового не было: он всю жизнь следил за тем, чтобы производить на людей достойное впечатление. В отличие от своего старшего брата Ингвара, который никогда в жизни об этом не задумывался, но тем не менее сделался мужем прекраснейшей женщины Русской земли, а заодно наследником всех владений Ульва волховецкого и Олега Вещего. И немало с тех пор приумножил свое наследие.

– Ну, так ты ко мне приехал или к моей дочери? – послышался откуда-то спереди низкий насмешливый голос, и Логи-Хакон опомнился.

Заглядевшись на девушку, он чуть не забыл о хозяине дома. А тот уже ждал его, сидя на высоком почетном месте.

Когда Свенгельд и его воспитанник Ингвар, тогда шестилетний мальчик, уехали из Волховца в Киев, Логи-Хакон еще не родился на свет. Свенгельд никогда больше не возвращался на север, а Логи-Хакон, хоть и бывал в Русской земле на Днепре, в Деревлянь ранее не ездил и с воспитателем своего старшего брата не сталкивался. Поэтому они, связанные по жизни не менее тесно, чем кровные родичи, видели друг друга впервые. И оба, старый и молодой, обратили друг на друга равно пытливые и любопытные взгляды, хотя корни этого любопытства были разными.

Для Логи-Хакона этот когда-то рослый и могучий, а сейчас уже немного согнутый годами человек был великаном из преданий – из тех времен, когда мир был иным. Свенгельд был очень стар, его голова и борода почти совсем поседели, только брови еще оставались темными. Бронзовое лицо покрывали глубокие морщины, нос был заметно свернут в сторону – следствие давнего перелома. Глубоко посаженные серые глаза смотрели из-под лохматых бровей, будто волки из норы. Их пристальный взгляд словно оценивал стоявшего перед ним молодого красавца, спрашивал: ну, на что годится это поколение?

Вид гридницы подтверждал рассказы о богатстве Свенгельда, которых Логи-Хакон наслушался еще в Киеве. Сам хозяин был одет в кафтан зеленого шелка, затканный золотисто-желтыми узорами в виде птиц, обращенных друг к другу клювами; стоячий воротник был отделан черным собольим мехом, грудь украшали поперечные полоски тесьмы, вытканной из серебряных и шелковых нитей – чрезвычайно тонкой искусной работы. Отметив это, Логи-Хакон бросил вопросительный взгляд на Соколину, но сам себе ответил коротким покачиванием головы: образ этой решительной и порывистой девушки не вязался с усидчивостью и прилежанием, без которых такое рукоделие невозможно.

У отца Хакона, Ульва-конунга, гридница была завешана шкурами восемнадцати медведей, которых он самолично взял на рогатину; волховецкий владыка помнил каждого и часто занимал гостей рассказами о тех ловах, показывая дыры от ран, которые нанес косматым противникам. У Свенгельда же бревенчатые стены дружинного покоя были покрыты драгоценными одеждами: расправленными плащами из цветной шерсти с отделкой из дорогого шелка, кафтанами и платьем из самита. Неудивительно, что хозяин желает похвастаться таким богатством, но Логи-Хакон мельком подумал: похоже на «шкуры» врагов, добытые на лову ратного поля. На иных вещах были вытканы или нашиты узоры в виде крестов: Логи-Хакон знал этот знак Христовой веры, нередко украшающий добычу из христианских стран.