Самые страшные войска - Александр Скутин

Холод — мой главный враг на Севере. Я отдирал от ног примерзшие обледеневшие портянки. Трижды за два года обмораживал пальцы на руках, к счастью не очень сильно. И постоянно боялся замерзнуть (прецеденты у нас бывали). Иногда вдруг на тебя наваливалось сладкое оцепенение, уходили боль, усталость, заботы. Тебя охватывало блаженное состояние — сладостное забытье. В таких случаях я рывком встряхивался — боялся, что вот так однажды не очнусь и замерзну. Было и легкое сожаление: а может, не стоило и просыпаться, чтоб не видеть эту гнусную, мерзкую действительность.

Холод я бы еще долго терпел, но приспичило на улицу по малой нужде. Пришлось вылезать из-под одеяла, одеваться, идти на улицу. В отличие от зубной, эта боль сама не пройдет.

Я быстро сбегал за вагончик, до ближайшей елки, и вернулся обратно.

В обоих кубриках тихо переговаривались, никто уже не притворялся спящим. Расчет верный: раз уж я встал, то растоплю печку — все равно согреться надо. Я открыл топку, стал загружать ее дровами. Сверху полил их соляркой из баночки, чтобы лучше разгорались. Двери в кубрики были закрыты, ребята меня не видели, поэтому они притихли, прислушиваясь к моей возне с печкой.

Наша печка имела паскудный характер: пока не прогреется дымоход, дым идет не в трубу, а обратно, через поддувало в вагончик. Я поджег дрова, и дым потянуло в вагончик. Тамбур стал наполняться отвратительной соляровой гарью. Я открыл дверь на улицу, чтобы проветрить.

— Саня, кто там пришел? — крикнули из кубрика.

Я среагировал мгновенно (сейчас вам устрою дешевую жизнь!).

— Здравия желаю, товарищ полковник! — громко, четко сказал я. И прикрыл дверь.

И моментально в обоих кубриках все вскочили, стали судорожно одеваться, кто-то спрыгнул кому-то на ногу и получил за это в морду, слабо пискнув. Кто-то перепутал ватные штаны, у кого-то запропастилась шапка. Наконец все оделись и сели на койках, боясь выглянуть, вдруг комбат еще возле вагончика.

Я зашел в кубрик, скинул валенки и, довольный собой, растянулся на одеяле. Людям гадость — на сердце радость. Не хотели печку топить!

— Саня, где комбат?

— Пошел к другому вагончику.

— А ты чего завалился, он ведь вернуться может, давай по-быстрому на камбуз, там, поди, уже завтрак готов.

— Да забил я на комбата!

— Ты че, оборзел вконец?

— А что, не видно!

Они уже ничего не понимали, а я невозмутимо лежал, про себя наслаждаясь ситуацией. И тут в окошко увидели, что с камбуза идет какой-то салага с чайником в руке.

— Эй ты, дух, — крикнули ему, — иди сюда!

— Чего? — спросил он, подойдя.

— Где комбат?

— Какой комбат?

— Ну, только что от нашего вагончика к вашему отошел.

— Да нет никакого комбата ни в нашем вагончике, ни на улице, вы что, охренели, в натуре!

Воздух содрогнулся от страшного мата, которым вся дурколонна крыла меня в течение пяти минут. А через пять минут все громко смеялись, показывая друг на друга пальцем, но уже не в силах что-нибудь еще сказать. Одетые, в шапках и валенках — и все напрасно. Смеялись над собой, над своим страхом, над нашей дурацкой неуютной жизнью.

Признали все, что розыгрыш удачный, купились чисто. Но не обиделись. В армии не принято обижаться на розыгрыши.

И потом пошли к вагончику-камбузу, что у речки. Все равно ведь уже встали, оделись.

Да и сон прошел.

Лето 1980 года, года Олимпиады, было 'очень жаркое, лесные пожары нас постоянно донимали. Солдат мобилизовывали на их тушение. Мы в меру сил шланговали. В тот год даже карельские болота все пересохли.

Сразу за нашим вахтовым поселком было такое высохшее болото, куда мы ходили по нужде.

И вот как-то после ужина отправился я на это болото «подумать». К процессу я подготовился серьезно: во-первых, взял с[собой большую газету — почитать и вообще. Летом в Карелии шикарные белые ночи, светло — запросто читать можно. Во-вторых, обломал себе ветку, чтобы во время процесса подмахивать снизу, иначе всю задницу искусают комары.

И вот сижу, значит, думаю, читаю. Вдруг вижу, из-за вагончика выскакивает молодой салага и, не разбирая дороги, молча бежит в лес. «До чего все-таки дедовщина в отряде свирепствует, — вздохнул я. — Молодым совсем житья нет». (Сам я уже к тому времени отслужил 8 месяцев.) Но через несколько секунд с вахты выскочил старослужащий Читашвили, в одном сапоге, по пояс голый, с недобритой физиономией. И тоже молча умчался в лес, выпучив глаза от страха. Ему тоже, что ли, в морду дали? Не похоже. Грузины у нас были известны как люди отважные, и друг друга в обиду они не давали. Пока я размышлял над этим, из-за вагончиков выскочили два молдаванина моего призыва и так же беззвучно скрылись в лесу.

Я терялся в догадках. Но главное потрясение было впереди. Через секунду буквально все(!) солдаты выскочили с вахты и без лишнего шума мгновенно скрылись в лесу, словно их и не было. Это такая армейская особенность: солдаты, в отличие от штатских, драпают всегда тихо, без звука, чтобы не демаскировать себя. Командиров, правда, среди улепетывавших я не заметил.

Я обалдел окончательно! Что случилось на вахте? Что могло так перепугать сотню, в общем-то, непугливых ребят (как шутили, пьяный стройбат страшней десанта)? Может, уже война началась и на вахту напал китайский десант? Или банда беглых вооруженных зеков забрела по дороге к финской границе? Может, лежат сейчас в вагончиках наши ребята с перерезанными глотками? Ну ладно, а что мне делать? Тоже бежать? Но куда, зачем, от кого?

Решил я все же осторожно подкрасться к вахте и высмотреть, в чем дело. (Разведчик, ' блин, Чингачгук недоделанный!) Подполз к крайнему вагончику и осторожно выглянул из-за него. На вахте внешне — ничего необычного. Вагончики в два ряда. И от вагончика к вагончику ходят лейтенант и прапорщик.

От сердца отлегло. Слава богу, если командиры здесь, значит, никакого смертоубийства тут не происходит.

На другом краю стоял трехосный армейский ЗИЛ-157, крытый брезентом. Водителем «зилка» был мой земляк Толя. Вот у него-то я и узнаю, в чем дело.

— Привет, Толя.

— Привет.

— Как дела вообще-то? — начал я осторожно.

— Да все нормально в целом.

Ничего себе, нормально. Вся вахта ломанула в лес, а ему все нормально. Флегматик хренов.

— А чего тогда ты приехал? Ты же в гарнизоне был?

— Да возле гарнизона лес горит, меня и двух командиров прислали, чтобы собрать людей и везти их на тушение.

И в это время подошедший к нам лейтенант строго крикнул мне:

— Давай, военный строитель, забирайся в кузов, поедешь тушить лес!