Восемь лет с «Вагнером». Тени войны - Кирилл Андреевич Романовский

Мы вообще-то должны были стать именно такой конторой. Нам так это преподносили. Поэтому думали, что это примерно то же самое — добровольцы, которые выполняют задачи.

На Украине я пробыл до шестнадцатого [года], ну, когда домой уезжал в отпуск, туда-сюда. Потом служил то там, то сям до шестнадцатого. А потом домой уехал. Дома сидел, восстанавливался. У меня там контузия была. Ну, что-то надо было дома поделать, потому что помогал всем, а дома ничего не делал, как говорится.

Жена сидела без гроша. Она мне говорит: «Ты придурок, наверное. Идти воевать, когда вообще ничего не платят. За сигарету, грубо говоря». Ну, вопрос не стоял, за что и как воевать. Знали, за что воевали.

— Разочарования не было после Донбасса?

— Конечно, было. Это вам скажет любой, кто был там в начале[4], потому что у нас был мощнейший такой настрой идти вперед. Я не знаю, мы бы, наверное, зубами рвали, до Киева сами б дошли. Было обидно, когда остановили наступление. Потом было еще обиднее, когда начали о нас говорить как о наркоманах, пьяницах и мародерах. Стали избавляться из частей уже ЛНРовских, ДНРовских от нас. От добровольцев стали избавляться, мы уже были им не нужны.

— Кто, как ты думаешь, был в этом виноват?

— Нечистоплотные отцы-командиры, которые позанимали «должностя», сами себя понаставили на «должностя» и которые в один из моментов, когда крупные боевые действия прекратились, просто перешли красную линию. Они поняли, что можно еще на этом заработать, можно что-то хапануть. Люди-то разные. Командирами, бывало, становились вплоть до бывших преступников. Всякое бывало. Это все нечистоплотность людей.

Но я честно скажу: я об этих случаях слыхал, но я никогда не видал сам, своими глазами случаев мародерства и все такое… Я сам, как говорится, всю жизнь воспитывался в семье, в которой воевали все. И мне всегда говорили: «Ты даже никогда не вздумай трофеи брать какие! Это для солдата западло. Если у тебя нет чего-то или ты замерзаешь, ты можешь взять что-то себе или съесть. Но грабить, мародерничать — это просто нельзя. Ты будешь убит». Так мне говорил мой дед. Поэтому я никогда этим не занимался. И люди, которые были рядом со мной, все порядочные и честные мужики, прошедшие не один конфликт. Такого я не видал.

— А как в Компанию устроился?

— Это было уже дома. Было много россиян, которые на Украине были, с моего подразделения много ребят, которые именно в нашей Компании работают. А как попал… У меня друг с подразделения, в котором мы в Луганске, в Алчевске были, в шестой бригаде, они со Стаханова ребята. Товарищ позвонил и спросил: «Не хочешь съездить по профессии?» А так как эта профессия у меня единственная, кроме службы и войны ничего никогда не видал, конечно, согласился. Тем более это был лучший друг мой. Так и попал в это подразделение, попал сюда. В «Карпаты». Потому что в «Карпатах» как раз было очень много россиян, которые на Украине были, ну и пацанов оттуда…

— Расскажи про первый бой в составе «Карпат».

— Первый бой проходил в Дейр-эз-Зоре. Как? Очень тяжело. Нас перебросили с Пальмиры туда. Мы стояли там на высоте Тель-Амир. Обгадили ее всю. Я тогда жестко заболел какой-то кишечной гадостью, кровью хлестало из меня. И только отдуплился, где-то прошла неделя-две — нас перебросили туда.

Был такой четкий, классический марш-бросок. Начался дне, закончился в ночи. В общем говоря, когда мы перешли речку, Евфрат, наутро наши оппоненты были ошарашены тем, что мы стояли на позициях уже лоб в лоб к ним. Они были поражены. Так четко и сразу было все сделано. Заняли позиции, стояли.

Потом поступила задача. Активизироваться стали игиловцы, боевики стали активизироваться, начались неприятные вещи. И поступила задача зачистить этот район от игиловцев, от боевиков, от непонятных людей. Мы должны были три опорника[5] зачистить и завод[6].

Бой был страшный на том направлении, где мы атаковали… Я не могу говорить про участки, где другие шли и как это было… Ни про «пятерку» не могу говорить, потому что я не видел… Могу только с рассказов ребят, с которыми потом в госпитале находился. А так…

Нас было, если брать вместе с танкистами, с минометчиками, наверное, человек сорок. И где-то восемьдесят человек сирийского спецназа. Вот из всех этих людей в живых остались я и еще трое, по-моему. Бой тяжело проходил. Для меня лично сразу было понятно, я уже к тому моменту опытный товарищ был, столько провоевал. Я понял: что-то не то.

Во-первых, это была ночная атака. Меня привезли с моим вторым номером, я на «Утесе»[7] был, тяжелый пулемет, мы должны были как раз прикрывать атаку штурмовых групп и сирийцев непосредственно прямо на завод. Прямо в лоб на завод, по дороге. Нас привезли туда уже в одиннадцатом часу, темень жуткая, непонятно кто мне говорит: «Занимайте позицию на бруствере, наводитесь на завод и на опорник».

Ну что, приказ есть приказ. Я — солдат. Есть, так точно — все. Как-то со вторым номером перетаскали БК[8], прикопались руками, сколько можно было, установили, навелись по свету по их, где просветы есть. Навелись, дистанции пробили. Ну, все. Ждать стали артподготовки, которую нам обещали, что она будет такая, что нам ничего потом не придется делать. Просто вы зайдете, и все нормально, ребят. Но случилось все не так, конечно. Артподготовочка была еще та.

После артподготовки мы начали работать. На штурм пошли, сирийцы пошли на штурм, и наши штурмовые взвода по правой стороне начали выдвигаться.

Начали работать уже непосредственно по опорникам, по заводу. А били по разным отсветам, по вспышкам, с завода ЗУшка[9] работала по нам, ее пытались ловить, потому что мы не одни были там, на тяжелом. Там еще было, по-моему, три расчета тяжелых пулеметов. АГСы[10] били тоже, минометчики подъехали, встали «восемьдесят вторые»[11], танк