Лезвие света - Андреа Камиллери

в мире с самим собой и со всем человечеством. Вот что запеканка животворящая делает!

Притормозил возле Катареллы — тот при виде комиссара вскочил по стойке «смирно».

— Катаре, скажи мне одну вещь.

— Слушаю, синьор комиссар.

— Ты знаком с латынью?

— А как же, синьор комиссар.

Монтальбано опешил. Он был уверен, что Катарелла с трудом одолел курс средней школы.

— Изучал?

— Не то чтобы прямо-таки изучал, но вполне себе знаком.

Монтальбано все больше недоумевал.

— И как это вышло?

— Как я познакомился?

— Да.

— Сосед нас познакомил.

— Кого — вас?

— Меня и счетовода Виченцо Камастра по прозвищу Латинец.

Улыбка вновь озарила уста комиссара. Все в мире встало на свои места. Оно и к лучшему.

2

На письменном столе — неизменная гора бумаг на подпись. Среди личной корреспонденции — письмо с приглашением «синьора Сальво Монтальбано» на открытие художественной галереи «Тихая гавань», где выставлены художники ХХ века, как раз те, что ему нравятся. Письмо запоздало, открытие состоялось накануне.

Первая художественная галерея в Вигате. Комиссар сунул приглашение в карман — ему хотелось туда заглянуть.

Вскоре прибыл Фацио.

— Есть новости?

— Никаких, а могли бы быть, и большие.

— Поясни-ка.

— Комиссар, если бы министр с утра не передумал и заехал к нам, все могло бы кончиться скверно.

— Почему?

— Потому что мигранты устроили бучу.

— Когда ж ты об этом узнал?

— Незадолго до того, как прибыл Синьорино.

— И ты ему сказал?

— Нет.

— Почему же?

— Комиссар, а что мне было делать? Синьорино, как прибыл, выстроил нас и велел соблюдать спокойствие и не сеять панику. Сказал, приедут телевидение и журналисты, так что надо стараться представить все так, будто дела у нас идут идеально. Я и подумал: а ну как, если я передам ему то, что мне сообщили, начальник обвинит меня, что я сею панику? Тогда я просто велел нашим быть наготове, вот и все.

— И правильно сделал.

Вошел взбудораженный Мими.

— Сальво, мне только что звонили из Монтелузы.

— И что?

— Бонетти-Альдериги пару часов назад попал в больницу.

— Серьезно? А что с ним?

— Плохо стало. Вроде что-то с сердцем.

— Насколько плохо?

— Не сказали.

— Узнай и доложи.

Ауджелло вышел. Фацио не сводил глаз с Монтальбано.

— Комиссар, что с вами?

— В каком смысле?

— Когда Ауджелло сообщил новость, вы побледнели. Не думал, что вы настолько переживаете.

Мог ли он сказать, что видел Бонетти-Альдериги в гробу, завернутым в саван, пусть даже во сне?

Комиссар ответил нарочито резко:

— Конечно переживаю! Как-никак, мы ведь люди, а не скоты!

— Извините, — ответил Фацио.

Они помолчали. Вскоре вернулся Ауджелло.

— Хорошие новости. Это не сердце и вообще ничего серьезного. Несварение. Вечером выпишут.

В глубине души Монтальбано вздохнул с облегчением. Сон все-таки не был вещим.

В художественной галерее, расположившейся посреди главной улицы, не было ни души. Монтальбано эгоистично возликовал: никто не будет мешать любоваться картинами. Были выставлены пятнадцать художников, по одной работе от каждого. Мафаи, Гуттузо, Донги, Пиранделло, Моранди, Биролли… В общем, сплошное блаженство.

Из-за двери — за ней, вероятно, находился офис — вышла элегантная дама лет сорока в платье-футляре, красивая, высокая, длинноногая, большеглазая, скуластая, с черными как смоль длинными волосами. На первый взгляд похожа на бразильянку.

Улыбнулась, подошла, подала руку.

— Вы комиссар Монтальбано, верно? Я видела вас по телевизору. Марианджела Де Роза, для друзей — Мариан, хозяйка галереи.

Монтальбано сразу к ней потянуло. Такое хоть и редко, но все же с ним случалось.

— Мои поздравления. Отличные работы.

Мариан рассмеялась:

— Слишком красивые и дорогие для вигатцев.

— Действительно, галерея, подобная вашей, здесь… Я не совсем понимаю, как…

— Комиссар, я не настолько наивна и умею вести дела. Эта выставка — лишь приманка. На следующей я покажу гравюры — само собой, высокохудожественные, — но намного более доступные.

— Остается лишь пожелать вам успеха.

— Спасибо. Можно узнать, какая картина вам особенно понравилась?

— Да, но если вы думаете уговорить меня на покупку, то лишь зря теряете время. Я не в состоянии осилить…

Мариан рассмеялась.

— Я задала вопрос не без задней мысли, это правда, но только с целью получше вас узнать. Полагаю, я многое могу понять о мужчине, зная, какие художники ему нравятся и какие книги он читает.

— Знавал я одного мафиози — тот порешил человек сорок. Рыдал от умиления перед картинами Ван Гога.

— Ну же, комиссар, не язвите. Ответьте на мой вопрос, прошу вас.

— Ладно. Картина Донги и работа Пиранделло. В равной степени. Не знаю, которую выбрать.

Мариан бросила на него взгляд, сощурив свои огромные глаза-маяки.

— А вы знаток.

Прозвучало не как вопрос, а как утверждение.

— Не то чтобы знаток. Немного разбираюсь, это да.

— Отлично разбираетесь. Признайтесь, у вас дома что-то висит?

— Да, но ничего значительного.

— Вы женаты?

— Нет, я живу один.

— Пригласите меня как-нибудь посмотреть на свои сокровища?

— Охотно. А вы?

— Я — что?

— Вы замужем?

Мариан скривила красивые алые губки.

— Была, развелась пять лет назад.

— Но как вы оказались в Вигате?

— А я местная! Родители перебрались в Милан, когда мне было два года, а брату Энрико — четыре. Энрико вернулся сюда через пару лет после защиты диплома, он владеет соляной шахтой близ Сикудианы.

— А вы почему вернулись?

— Энрико и его жена очень настаивали… У меня был тяжелый период после того, как муж…

— У вас нет детей?

— Нет.

— Почему вы решили открыть галерею в Вигате?

— Чтобы чем-нибудь себя занять. Между прочим, у меня неплохой опыт. Когда я была замужем, держала две небольшие галереи, одну в Милане, а другую — в Брешии.

Вошли, озираясь, будто ожидали нападения, мужчина и женщина лет пятидесяти.

— Сколько платить? — спросил с порога мужчина.

— Вход свободный, — ответила Мариан.

Мужчина шепнул что-то на ухо женщине. Та — ему. Потом он заявил:

— До свидания.

Парочка развернулась и вышла за дверь. Монтальбано и Мариан дружно расхохотались.

Спустя полчаса комиссар тоже покинул галерею, условившись с Мариан, что завтра в восемь вечера заедет за ней и они поужинают вместе.

Вечер был погожим, так что комиссар накрыл на стол на веранде и доел оставшуюся с обеда запеканку. Потом закурил и стал смотреть на море.

Наверняка после утренней размолвки Ливия не перезвонит — будет хранить молчание не меньше суток, чтобы показать, насколько она обижена.

Ни читать, ни смотреть телевизор ему не хотелось. А хотелось просто сидеть вот так и ни о чем не думать.

Затея безнадежная, потому что мозг, не желая пребывать в праздности, начинает заваливать тебя сотнями тысяч мыслей, высверкивающими