Разделить на сто - Роман Лейбов

Ленинградский дедушка Юры, отставной морской доктор, научил внука называть Ленинград Питером, и Юра нарочно вставлял в рассказ это революционное имя. Кроме того, Юра научился у дедушки поправлять на носу очки и теперь всё время их поправлял и поправлял, хотя очки в чёрной пластмассовой оправе и не думали никуда съезжать, тем более что нос у Юры был вздёрнутый и совсем короткий, так что особо не съедешь, даже при желании.

Наташа Семёнова задумчиво ковыряла сушку, пытаясь представить себе сфинкса. Красивая Таня Петрушкина как бы незаметно поглядывала на часики «Заря», недавно подаренные ей на одиннадцатилетие, то ли демонстрируя, что хотя над полноводной Брюквой и нету чудных полукошек-полулюдей, но и брюквинские не лыком шиты, — то ли ожидая кого-то.

Кто-то не заставил себя ждать. Снизу, из-под тополя, раздался условный стук кирпича о железную дверь трансформаторной будки: там-там — та-та-там. Юра Красицкий прервал рассказ и спустил лестницу на землю.

Через некоторое время снизу раздались тяжёлые вздохи. Затем над верхней перекладиной лестницы показалась круглая и совершенно рыжая голова. Голова поморгала ещё некоторое время глазами и потом сказала:

— Ну и дела.

Друзья давно привыкли к тому, что Стасик Левченко говорит загадочными короткими фразами, и знали, что торопить его нельзя — получится гораздо непонятнее. Поэтому пришлось ждать, покуда Стасик отдышится, преодолеет последние сантиметры лестницы, подтащит поближе ящик, лежащий на краю крыши, попробует его на прочность руками, вздохнёт ещё раз, усядется на него и в третий раз вздохнёт.

Удивительное дело: Стасик Левченко — худой мальчик одиннадцати с половиной лет, а ведёт себя как пожилой толстый старик, только что без палочки. Движется медленно, вздыхает и слова роняет со значением.

Торопливого Юру эта манера раздражала, но он признавал за Стасиком идейное превосходство: ещё в детском саду Стасик был в курсе текущих событий мировой политики и даже однажды рассказал Юре о сайгонских марионетках. Потом эти марионетки — маленькие, злые, деревянные и с длинными носами — раза три снились Юре.

С тех пор дружба Юры и Стасика выдержала много испытаний: так, в третьем классе во время битвы на спортплощадке Стасик выбил Юре молочный зуб своим чёрным мешком со сменной обувью, а в четвёртом Юра выиграл у Стасика в забытую теперь игру сразу три вкладыша со смешными картинками от жевательной резинки «Дональд». Но дружба устояла, а в последнее время, после постройки прорабом Петренко трансформаторной будки и открытия Штаба, стала ещё сильнее.

Наташе Семёновой Стасик нравился именно своей неторопливостью в разговорах: в паузах между Стасиковыми словами Наташа придумывала их продолжения. Иногда продолжения совпадали с тем, что говорил Стасик, иногда — нет, и Наташа придумывала новые. Воображение у Наташи Семёновой было бойким и требовало ежеминутных загадок. Оно бежало вприпрыжку впереди самой Наташи, с виду аккуратной и неторопливой девочки с двумя ровными косичками, не получившей за все четыре последних четверти ни одной «тройки», даже по пению, к которому Наташа была совсем не способна, в отличие от дедушки своего Владимира Вадимовича.

Что касается Тани Петрушкиной, то ей Стасик нравился просто так.

Стасик опоздал в этот день в Штаб по уважительной причине: он жил на правом берегу, хотя и учился в школе на левом. Родители Стасика, проживавшие раньше тут же, на Брынском проспекте, отдали его в школу, но вскоре сами отбыли в долгосрочную командировку в Индию — строить там завод по производству полезных медицинских таблеток, — а свою квартиру в доме № 15 по Брынскому проспекту сдали на время командировки какому-то человеку.

Поэтому Стасику пришлось переселиться на другой берег к бабушке Тамаре Львовне. Каждое утро медлительный Стасик на трамвае, вздыхая, пересекал по мосту имени Раевского речку Брюкву — и каждое утро неизменно опаздывал на первый урок на пятнадцать минут.

Учителя уже перестали обращать на это внимание, так что однажды, когда Стасик по ошибке был разбужен бабушкой на час раньше и в результате опоздал всего на шесть минут, математичка Вера Фёдоровна всплеснула белыми кружевными рукавами и сказала: «Явление Христа народу!»

Усевшись на ящике, Стасик повертел туда и сюда рыжей головой и сказал:

— Значит, так. Шпионы.

Бабушка Стасика Тамара Львовна в прошлом была актрисой различных театров оперетты. Все стены её однокомнатной квартиры на Пушкинской улице были увешаны плакатиками, афишками, программками и прочими воспоминаниями молодости.

Тут имелась, например, поздравительная телеграмма от певца Вертинского, посланная им в 1952 году из Ялты. Эта телеграмма висела отдельно и в рамочке, чтобы не достал эрдельтерьер Макс, который иногда обкусывал реликвии. В телеграмме говорилось: «ТАМАРА ЗПТ ЦАРИЦА ЗПТ ПОЗДРАВЛЯЮ ВЕЧНЫМ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТИЕМ ВСКЛ = ВЕРТИНСКИЙ».

Внизу завистливые телеграфистки приписали сердито и как бы сомневаясь: «Так дано».

В комнате у Тамары Львовны душно пахло старинными духами, которые хранились в специальном гранёном сосуде с жёлтенькой кисточкой и резиновым оранжевым пульверизатором. На комоде стоял, тоже в рамочке, портрет дедушки — полковника Левченко. Дедушки Стасик не знал: он давно умер, как говорила бабушка, «от ран». На фотографии рыжий (хотя и чёрно-белый, но всё-таки рыжеватый от времени) дедушка был изображён в военном кителе и с удивлённым выражением лица. Стасику всегда казалось, что дедушка недоумевает по его, Стасика, поводу: кто, мол, это ещё такой рыжий? Откуда взялся?

Стасик, когда никто не видел, как мог, успокаивал дедушку, товарищески подмигивая портрету: мол, мы свои, рыжий товарищ дедушка, Левченки.

Ещё полторы комнаты в той же коммунальной квартире занимал Пётр Макарович Приставалов, совершенно лысый пенсионер областного значения. Этот Пётр Макарович был почти стопроцентно глухой, но очень активный старик — настолько активный, что однажды, примерно год назад, когда Стасик жил уже на правом берегу, явился этот Приставалов к бабушке Тамаре Львовне с букетом роз и посватался к ней. Руки её попросил, а также сердца.

И хотя бабушка мягко, но уверенно отвергла это предложение, Пётр Макарович, похоже, не терял надежды и продолжал числить себя в соискателях бабушкиных сердца и руки. Он выходил на кухню в расстёгнутом на груди кителе покурить и заводил с бабушкой разговоры на разные темы, умело сводя их к одной главной, которая его преимущественно занимала.