Разделить на сто - Роман Лейбов

Наташа попыталась вспомнить название музея, вспомнила только «мадам», потом тут же — про этого дурацкого Маркушу... и перестала вспоминать дальше. Бегония приподняла свою цветочную голову, как бы задумавшись о возможности шпионства Лёльки или жёлтой бабушки, но Наташа уже обращалась к кактусу (не ядовитому, а обыкновенному):

— А с другой стороны, всё сложнее. Шпион ведь тоже не дурак. Он думает как: все подумают, что шпион должен быть незаметный, чтоб никто не подумал на него. Вот и хорошо, подумает он, пусть себе думают на Лёльку или хотя бы на бабушку. А я тут буду шпионить, как ни в чём не бывало. То есть это вполне может быть кто-нибудь очень заметный.

Дедушка отложил газету, потёр руками глаза, подошёл к окну, погладил Наташу по голове и спросил:

— Ната, спать не пора нам?

— Я ещё у себя полью, дед, и почитаю потом, — ответила Наташа и с лейкой отправилась в свою комнату. Тут она продолжила рассуждать вслух, обращаясь на этот раз к обезьяньему дереву:

— Но из очень заметных в пятнадцатом доме живёт только один человек. Причём он как раз такой, как может быть шпион. Я имею в виду… — Наташа выдержала эффектную паузу, во время которой обезьянье дерево, казалось, затаило дыхание.

Но пауза так и не оборвалась. Наташа выключила свет, схватила подзорную трубу и стала всматриваться в светящиеся тёплые окна пятнадцатого дома. Так, это опять тот дядька-физкультурник, который нам помог, снова приседает, жёлтая бабушка с третьего этажа (губами жуёт — значит, всё-таки не восковая), это не то, выше, Марс, ниже, Юрка на скрипке пиликает, где же он, у него же, вроде, на нашу сторону окно? На первом этаже.

— Ага! — вдруг воскликнула Наташа почти в полный голос. — Так и есть. Он попался!

В это самое время в пятнадцатом доме по Брынскому проспекту, в квартире № 36 Юра Красицкий в своей комнате играл на скрипке, стоя перед окном.

Чтобы не разбудить спящих в другой комнате, он надел на струны такой специальный трёхзубый глушитель под названием «сурдинка», и скрипка звучала как из-под подушки, глухо и тревожно.

В доме спали. Родители, намучившись за день с неугомонными младенцами Дарьей и Владимиром, спали без снов, а младенцы Дарья и Владимир сны видели, но пересказать сны младенцев, как известно, на человеческом языке совершенно невозможно. Даже мысли тополя и те как-то можно рассказать или нарисовать, а эти сны можно только сыграть под сурдинку на скрипке, но лишь случайно, если повезёт.

Кот Роберт тоже спал в комнате у Юры на специальном коврике и видел во сне птичек. Это был очень приятный сон: птички напевали разные замечательные мелодии и доверчиво приближались всё ближе и ближе к затаившемуся в кустах Роберту. И Роберт улыбался им во сне.

Вообще-то особой необходимости играть на скрипке этим довольно уже поздним вечером 25 августа не было. Но Юра всё-таки играл произведение композитора Н. Шушмарёва «Соловушка», давно уже затверженное наизусть и не требующее особых усилий. Скрипка помогала ему сосредоточиться.

На письменном столе у Юры горела лампа с зелёным абажуром. В круге её света внимательный наблюдатель мог бы обнаружить наполовину съеденное яблоко, блокнот, пятикратную лупу в чёрной пластмассовой оправе, пустую пробирку из набора «Юный химик» с надписью «Красная кровяная соль» на наклейке и четыре карандаша (простой, красно-синий, химический и ещё один простой).

О чём думал Юра Красицкий, наверняка сказать нельзя. Но в какой-то момент он резко прервал игру (Роберт обиженно вздрогнул во сне), отложил в сторону скрипку и смычок, взъерошил решительным жестом волосы, поправил на носу очки, подошёл к столу, взял простой карандаш, поглядел на него, положил простой карандаш назад, взял красно-синий карандаш, открыл блокнот и на первой чистой странице написал синим:

«Он попался!» — подумал, улыбнулся сдержанно, подчеркнул написанное красным, положил на стол красно-синий карандаш, откусил от яблока немного, выключил лампу, завёл будильник и вышел из комнаты.

За окном залаяли какие-то ничьи собаки, но этого никто не услышал.

В это же самое время в квартире № 106 Таня Петрушкина спала и отчётливо видела во сне всё, что она загадала увидеть во сне, когда ложилась спать.

На наволочке её подушки были нарисованы синие петухи. В окно глядела голубоватая звезда — Венера. Ёкал рядом на столике-тумбочке будильник «Дружба» со слоником, светился таинственно-зелёными фосфорными цифрами. Возле будильника тикали беззвучно часики «Заря». За стеной кто-то стучал на пишущей машинке.

Таня заворочалась во сне и вскрикнула что-то. Кажется, «он попался!».

Шпион, озираясь, приблизился к условленному месту. Светила луна, вокруг не было ни души, но он не торопился. Что-то смущало его в этой тишине, в этой безмятежной августовской непоздней ночи.

Какая-то тревожная нота слышалась в воздухе — как из-под подушки, издалека. «Нервишки пошаливают», — подумал он. Он привык думать о себе словами Хозяина, который любил это выражение.

Шпион остановился и наморщил лоб. Конечно, знак следовало оставить, но что-то смущало его, что-то смущало. Он даже понял, наконец, что именно: запах. Пахло не так, как обычно. Плохо пахло, скверно, непривычно. Это был запах опасности, запах затаившегося врага.

Шпион резко развернулся и опрометью кинулся прочь, слыша за спиной то, что так опасался услышать — топот погони.

Интуиция опять не подвела его, но на этот раз он был на волоске от беды. Если бы не подвернувшийся на остановке перед мостом трамвай, в который он успел вскочить в последний момент, перепугав двух подгулявших пассажиров, он бы не оторвался.

Шпион в очередной раз вспомнил слова Хозяина: «Думай носом, старик».

26 августа 1974 года началось для наших героев очень рано, так рано, что ещё непонятно было толком, будет ли день ясным или пасмурным.

Так рано, что шуршали ещё мётлы дворников по асфальту, трамваи громыхали от самого моста, и ни одно окно не горело в домах № 17 и № 11 по Брынскому проспекту.

А вот в домах № 15 и № 13 окна горели. Красным светились занавески в комнате Наташи Семёновой в тринадцатом, зелёный абажур Юры Красицкого отвечал им в пятнадцатом, а с другой стороны пятнадцатого, той, которая обращена к спящему семнадцатому, мерцал на девятом этаже в утренних сумерках голубой ночник в комнате Тани Петрушкиной.

У Наташи в квартире телефон стоит на кухне. Капает вода из крана. Наташа в пижаме стоит у телефона, крутит диск. Раздаётся звонок в квартире Петрушкиных, бабушка Анастасия Мироновна встаёт с узкого диванчика, зажигает на ощупь свет, идёт в коридор, а там — поразительные дела! — Таня, уже одетая, прижимает трубку плечом к уху, показывает жестом бабушке, чтоб не беспокоилась: меня, мол, меня. Вздыхает бабушка Анастасия Мироновна с облегчением (не любит она нежданных звонков, а тут, видимо, какие-то пионерские дела, макулатура или слёт). Чего только ни придумают. Дали бы детям перед школой отдохнуть.