Дело о заикающемся троцкисте - Андрей Константинов

Был «старинный» в «серебре» «Смит-Вессон». «Перламутровую» рукоятку украшали «рубины». Было «бриллиантовое» колье и «жемчуг» россыпью… В общем — клад.

Дураку понятно — клад!

Умному, может, и непонятно. Но не для умных же, в конце-то концов, существует ТВ.

На этом мое участие в «шоу» закончилось, а само «шоу» еще нет. Потому что на экране появился «ювелир». А как без ювелира? Общественность должна быть уверена, что ей не втюхают стекляшки вместо брюликов… Без ювелира никак!

И на экране появился «ювелир». А настоящий ювелир должен быть — что?… Правильно, евреем. Если ювелир или — Боже упаси! — зубной техник не еврей, то это уже, таки я вам говорю, не ювелир и не зубной техник… Это прямо… это прямо Иванов какой-то!

Наш «ювелир» как раз носил фамилию Иванов. Но внешность имел такую, что паспортистка, заглянув в паспорт при всеобщем обмене и увидевши там запись «русский», усмехнулась и понимающе подняла бровь. К ювелирному искусству Сергей Ильич тоже никакого отношения не имел — всю жизнь отработал инженеромтехнологом в оборонке. Потом архитекторы перестройки решили, что специалисты высочайшей квалификации должны делать кастрюли и раскладушки. Иванов с завода уволился и стал торговать на рынке поношенными шмотками.

Маша Затраханная называла Сергея Ильича Шмулем Ароновичем и совала ему в нос микрофон и «бриллианты». Иванов надувал щеки, держал в правом глазу специальную лупу и бормотал:

— Тэк-с, тэк-с… Полтора карата… тэк-с, тэк-с… два карата. А это? О-о-о!

О— о-о!

— Что? — тоненько запищала Трахнутая. — Что, Шмуль Аронович?

— Не может быть!

— Что? — в отчаянии кричала Машка.

Иванов закатил глаза и трагическим голосом заявил:

— Восемнадцать карат, или я не Шмуль Аронович Глузман!

— Ах! — воскликнула Машка так, как будто достигла оргазма.

…Вот так мы пошутили. Восемнадцать, блин, карат… И ни на полкарата меньше!

* * *

Первый звонок раздался, когда мы со Светланой только-только откупорили бутылку шампанского — надо же отметить наш успех. На Каннский фестиваль его, конечно, не представишь — там в жюри одни жлобы, вон, даже Сокурова забодали… Но все-таки мы сработали не худо.

Бандерас рядом со мной отдыхает, а уж про блестящую работу Иванова в роли Глузмана я ва-а-ще молчу — гигант! Гигант! Юрский!… Смоктуновский! Э-э, да что там — сам Мамонт Дальский!

Мы выпили шампанского. Телефон надрывался, и я снял трубку: алло!…

А звонила, оказывается, коллега — журналистка из одного весьма уважаемого издания. Толковая, между прочим, тетка.

Имеет два высших образования, знает шесть языков.

— Андрюхин, — сказала толковая, — я тебя поздравляю.

— Спасибо, — ответил я. — А с чем?

— С кладом. Разумеется, с кладом.

Андрюхин, дай эксклюзивчик.

Я опешил. Я спросил: ты, родная, что — серьезно? А она сказала: какие шутки? А я сказал: ты сама-то сюжет видела?

А она сказала: а как же? А я сказал… Ничего я не сказал. Я тихонько закрыл рот и положил трубку.

Потом телефоны звонили, не переставая.

Потом Светка сказала:

— Класс, Обнорский. Вам с Машкой Затраханной надо в Голливуде сниматься.

— Фамилия у Марии — Труханная, — возразил я.

— Пусть будет Затраханная, — заявила Светка… — Нормальный псевдонимчик между нами, девочками, говоря. Или, наверное, я лучше себе этот псевдоним возьму. Можно я, Шеф, буду так подписывать свои заметки?

— Перейдешь работать в какую-нибудь «клубничку» — ради Бога! А в «Явке с повинной» — извини, вульгарничать не позволю. Никаких Затраханных на страницах моей газеты не будет. Только Невъебенные… Понятно?

Нам было весело. Мы совершенно не предполагали, что нас ждет впереди.

Сначала на меня обрушился град звонков. Коллеги-журналисты интересовались кладом Косинской. Сперва я шутил. Потом стало не до шуток. Я хоть и понимал, что ТВ изобрели не для шибко умных, но ведь и не для идиотов… Я опечалился.

Я стал объяснять, что это шутка. Шутка это такая, понимаете? Прикол… Это, — говорили мне, — клад-то Косинской — шутка? Хе-хе, шутка! Андрюха, ты не темни, шепни на ушко: в какую сумму, хотя бы приблизительно, оценивают клад?

Тогда я задавал встречные вопросы: скажи мне, друг мой, может ли один человек за одну ночь выкопать яму глубиной СЕМЬ метров?… Большинство моих коллег после этого вопроса врубались и начинали хохотать, приговаривая: а я-то, дурень, попался на крюк!

Но некоторые не врубались. Тогда я задавал другой вопрос: а как ты, коллега, представляешь себе раскопки на территории государственного музея, охраняемого этим же самым государством? Ты что — охренел? Ты поле-то видишь?

Так вот мы пошутили… Негодяи — однозначно!

* * *

Через сутки все-таки народ успокоился, звонки прекратились. Светке я сказал:

— Чтоб больше идей твоих стопудовых, Аристарховна, я не слышал. Придумала ахинею какую-то…

— Но ты же сам, Андрей, одобрил.

— Я одобрил? — возмутился я. — Я эту ахинею одобрил?… Да, я одобрил. Вот и лишу тебя премии к чертовой матери!

— За что? — удивилась Светлана.

— За… за… в общем, иди работай. Я придумаю за что. Ну это ж надо такую ахинею придумать! ВАЗМУТИТЕЛЬНО!

* * *

А на другой день ко мне явился адвокат господина Салехарда. Вернее, сразу два.

Они пришли без предварительной договоренности, и я мог бы их не принимать. Но рассудил, что два серьезных человека без дела не придут, и скомандовал Оксане: запускай обоих, будем потрошить.

Оба адвоката оказались чем-то похожи.

Вообще я заметил, что все адвокаты немножко похожи. На лицах у них написано что-то такое… особенное. Они несут некую печать знания, которое не доступно простым смертным. Адвокаты значительны, как жрецы тайной секты или шаманы племени мамба… Рядом с ними, правоведами, ты ошущаешь себя ущербной, убогой, косноязычной полукриминальной особью. По крайней мере, им так хочется.

Впрочем, может быть, я не прав. Вот, например, Аня Лукошкина…

Вошли два правоведа. У одного был костюм в полоску, а галстук однотонный, у второго, наоборот, — лысина. Одного звали Филиппом Филипповичем, другого, наоборот, — Сергеем Станиславовичем. Но — близнецы.

Я предложил присаживаться, спросил насчет кофе-чаю и поинтересовался: что же их, правоведов-то, сюда принесло… то есть привело?

— Мы, — сказал Филипп Филиппович, — представляем интересы нашего клиента — Михаила Георгиевича Салехарда… А чай мы пить не будем.