От кутюр - Джейсон Томас

Боже! Проклятие! Уродлива!

Несправедливость была всегда. Сильвия была высокой. Говорили даже, что страсть к высоким манекенщицам началась с Сильвии Хэррингтон, которая умудрилась взять реванш над всеми кокетками своего детства на Среднем Западе. Она была болезненно худой. И все равно кожа на шее и на руках висела у нее складками. У нее всегда был дефицит веса в двадцать фунтов, а складки все равно висели.

И лицо было под стать телу.

Нос как у ястреба. Волосы жидкие, ломкие, лежащие нелепой копной, выкрашенной в каштановый цвет. Маленькие глазки, но о них Сильвия беспокоилась меньше всего, потому что всегда прятала их за огромными очками с темными стеклами. Благодаря очкам она отвлекала внимание от своего лица.

В течение многих лет ей деликатно предлагали сделать пластические операции, но она всегда находила отговорки. Многие из знавших Сильвию настолько хорошо, чтобы принять участие в подобном разговоре, думали, что она боится. Причина, которую она любила приводить, казалось, подтверждала их подозрения. «Я ужасно боюсь крови», — обычно говорила она людям, предлагавшим сделать операцию. Но это была отговорка. Собственное уродство причиняло Сильвии гораздо больше боли, чем могла причинить любая операция. Багровые отеки и умело подправленные кости никогда не доставили бы ей таких страданий, какие она испытывала в душе из-за этого крючковатого носа, этого длинного худого лица, маленьких глазок, тонких губ, которые и губами-то назвать было трудно, из-за тела, которое было худым и некрасивым, в то время как другие девушки наслаждались расцветом физической красоты, из-за волос — тонких, тусклых и ломких. Ничто не могло ранить больше, чем годы насмешек и оскорблений, — попытки участия и жалости в расчет не брались.

Были молодые люди, которые назначали ей свидания из сочувствия. Или, что еще хуже, были мужчины, которые преследовали ее, потому что думали, что она так же мало интересуется ими, как и они ею. Это ранило больше всего. Это была пытка, с которой не мог сравниться никакой нож хирурга. Никакая операция не могла принести большей боли, чем боль от того, что ты уродина в мире, где все красивы. Сильвия Хэррингтон смогла бы вынести любую операцию — дюжину операций, — если бы знала, что в мире есть хирург, способный полностью изменить ее.

Только такого, по ее мнению, не существовало.

Она боялась, что, после того как все закончится и снимут повязки, она все равно останется уродливой. Может быть, менее уродливой, но не красивой. Она никогда не будет красивой, а на меньшее она не согласна. Так что никаких пластических операций.

Сильвия посмотрела на отталкивающее лицо в зеркале и начала накладывать изготовленную по особому заказу косметику. Эсте Лаудер прислала к ней четырех девушек для изучения ее кожи и цветового анализа, чтобы создать нужную пудру, тени и румяна для безнадежной кожи Сильвии. Она подвела и накрасила даже глаза, которые всегда прятала за темными очками. Губы были извлечены на свет, утверждены в границах, а затем увеличены. Часть лица была выделена, часть затушевана. В розовом зеркале медленно появлялся знакомый всем облик Сильвии Хэррингтон. Наконец все последние штрихи были сделаны — не слишком явно, не слишком слабо. Техника была совершенной, а результат неизменно разочаровывающим. Без макияжа Сильвия Хэррингтон была старухой. С макияжем она была раскрашенной старухой.

В бывшей второй спальне, которая теперь служила гримерной и одновременно гардеробной, хранилась одежда для каждого сезона. В начале каждого модного сезона лучшие и самые дорогие кутюрье забрасывали Сильвию образцами своих творений. «Это выглядит хорошо только на вас», — лгали они. «Скажите честно, что вы думаете об этом», — льстили они. Но в основном все они подкупали ее. В конце каждого сезона она продавала эти платья, многие из которых так ни разу и не надевались, в дорогой магазин комиссионной одежды.

Это приносило ей тысячи долларов дополнительного дохода. Она всегда знала, что шкафы заполнятся снова. Новые туфли из Италии. Новые костюмы от Диора и Бина. Новые вечерние туалеты от Бласса и Де ла Ренты. Новые наряды от Сен-Лорана. От Халстона. Новые меха от Фенди.

В гардеробе были установлены вращающиеся кронштейны, как в магазинах одежды. На одном из них висели деловые костюмы с подходящими блузками, тут же висел пакет с туфлями, и на том же крючке, что и туфли, висела сумочка с украшениями. Раз составив ансамбль, Сильвия никогда его не меняла. Туфли надевались всегда с одной и той же юбкой, костюмом или платьем. Так же была подобрана и вечерняя одежда. Только одежда. Сильвия почти не носила вечером драгоценности, потому что Тиффани и Картье редко дарили дорогие украшения даже таким, как Сильвия Хэррингтон. А поскольку брать драгоценности напрокат она считала для себя неприемлемым, а покупать что-либо отказывалась, решено было сделать отсутствие украшений своего рода шиком.

Вешалки ждали. Утренний сеанс живописи был почти закончен. Если бы Эсте Лаудер пришлось создавать версию потолка Сикстинской капеллы в макияже — потолка, который до Микеланджело был самым уродливым в мире, — это была бы Сильвия Хэррингтон во плоти.

— Неплохо.

Она все еще проверяла, нормально ли звучит ее голос, не добавляя в него нотки профессионального критицизма. Оглядела себя в паре боковых зеркал, убеждаясь, что не оставила без внимания ни одного кусочка серой кожи. Нет, все в порядке. Всего через несколько минут первый из многих вежливых субъектов солжет, сказав: «Вы сегодня очень хорошо выглядите, мисс Хэррингтон». Настоящие дураки выпалят: «Вы прекрасно выглядите», или «великолепно», или, если это ее парикмахер, «потрясающе». Несколько человек попытаются придать своим словам оттенок личного участия, все равно нанеся начальнице удар своими словами: «Какой чудесный костюм! Я обожаю ваш вкус».

Она уже давно привыкла к ежедневным комплиментам, но по-прежнему классифицировала людей в зависимости от сказанного ими. Хвалившие ее одежду были «этичными». Хвалившие ее внешний вид — «дураками». Она в равной мере ценила тех и других.

Одевание шло быстрее, чем нанесение макияжа. Роскошь ее дорогих и единственных в своем роде ансамблей давала то же чувство безопасности, что и атласные простыни. Она могла заслониться от мира слоями дорогостоящих тканей. Были такие, которые говорили, что многослойная одежда была придумана как убежище для тела Сильвии Хэррингтон. Кладбище от Сен-Лорана.

Четырьмя широкими шагами она пересекла гостиную. Вверх по двум ступенькам, что вели в маленький, но претенциозный холл, отделанный черным и белым мрамором, — Беверли Боксард всегда высмеивала «большие дамские холлы», — и наконец она на кухне. Меньше чем через две минуты ароматный кофе из кофеварки заполнил кружку, которая была частью старинного лакированного фарфорового сервиза в красно-золотых тонах, подарка французского правительства за осуществление торговой миссии в шестидесятых годах. Она выпила кофе и посмотрела на мерцающий огонек телефона, висевшего на стене.

Нажав на свободную кнопку, Сильвия набрала другой номер, который светился уже давно.

Гудок.

— Один, — начала она считать.