Ночной поезд - Мартин Эмис

У квартиры Дженнифер меня поджидал Сильвера. Сильвера. Мы с ним не раз работали в связке. Но от этого было не легче.

– Майк, подумать только.

– Где она?

– В спальне.

– Ты там закончил? Постой, ничего не говори, я сама погляжу.

Расположение комнат было мне знакомо. Ведь я сюда захаживала и раньше, с десяток раз за последние пять лет, когда требовалось либо передать что-нибудь для полковника Тома, либо подбросить Дженнифер на теннисный корт, на пляж или в гости. Иногда ее сопровождал Трейдер. В общем, наши отношения поддерживались только через мою службу, но в машине мы всегда болтали, как задушевные подруги.

Чтобы попасть в спальню, пришлось пройти через гостиную. У двери я помедлила. Мне вспомнилась вечеринка двухлетней давности, которую устраивал Овермарс по случаю повышения в должности. Тогда я поймала на себе взгляд Дженнифер: она улыбалась, держа в руке бокал с вином, которого ей хватило на целый вечер (все остальные – кроме меня, разумеется, – перепились до потери пульса). Помню, я еще подумала: какой это редкий дар – быть счастливой. Она была за все благодарна судьбе. Не представляю, сколько мне надо выпить, чтобы светиться радостью, а она выглядела так, словно ее переполняла любовь – притом что она лишь пригубила белое вино.

Переступив через порог, я прикрыла за собой дверь.

Сейчас расскажу, как это делается. Сначала не торопясь описываешь круг по всей комнате. Первым делом по периметру, вдоль стен. Вокруг тела – или вокруг того места, где оно находилось, – обходишь в последнюю очередь. Интуиция подтолкнула меня к кровати, но Дженнифер, как оказалось, сидела на стуле в углу, по правую руку от меня. Нужно было зафиксировать детали обстановки. Шторы полузакрыты, чтобы в спальню не проникал лунный свет, на туалетном столике порядок, простыни скомканы, в воздухе едва уловимый запах плоти. На полу – старая наволочка с черными пятнами и сплющенная жестянка.

Как я уже говорила, вид смерти мне привычен. Но сейчас даже меня затрясло при виде обнаженного тела Дженнифер, ее неподвижного лица с широко раскрытым ртом и выражением какого-то детского удивления во влажных глазах. Совсем легкое удивление, как будто она нашла давно потерянную вещицу, которую успела забыть. Голова Дженнифер была замотана полотенцем, словно после душа. Полотенце пропиталось запекшейся кровью и казалось невыносимо тяжелым.

Нет, я не стала к ней прикасаться. Черкнула кое-что в блокноте, а потом с профессиональной тщательностью зарисовала палочками положение тела, как приучила меня работа в убойном отделе. Револьвер двадцать второго калибра валялся вверх рукоятью, приникнув к ножке стула. Перед тем как выйти из комнаты, я натянула перчатку и на секунду выключила свет. В лунном свете из темноты блеснули влагой мертвые глаза.

Осмотр места происшествия напоминает задачку на внимание из вечерней газеты: найдите столько-то различий. Что-то здесь было не так. Тело Дженнифер оставалось прекрасным – такому телу можно было только позавидовать. Но выглядело оно неправильно – из него ушла жизнь.

Дверь в спальню открылась: Сильвера явился забрать оружие. И уже готовились войти криминалисты, чтобы снять отпечатки пальцев, произвести все необходимые замеры и сделать серию фотоснимков. А потом настанет черед медэкспертов. Подойти, уложить тело в мешок. Составить официальный протокол о смерти.

* * *

У суда присяжных пока остается открытым вопрос по поводу службы женщин в полиции. Способны ли они выполнять профессиональные обязанности? В течение какого срока? Наверно, не только я оказалась в полном дерьме. Полиция Нью-Йорка, между прочим, на пятнадцать процентов укомплектована женщинами. Известно, что женщины нередко достигают профессиональных высот в следственной работе. Но мне кажется, это какие-то уникальные особы. Работая в убойном отделе, я не раз говорила себе: «Уходи подобру-поздорову, подруга. Никто тебя не держит. Уноси ноги, пока не поздно». Расследовать убийства – это мужская работа. Мужчины убивают – им и расхлебывать. Они вообще склонны к насилию. Где убийство, там женщинам места нет – они по природе своей либо жертвы, либо плакальщицы, либо свидетельницы. Лет десять-двенадцать назад, когда Рейган под конец своего первого срока президентства развязал гонку вооружений, люди не могли думать ни о чем, кроме ядерной угрозы. В то время мне казалось, что надвигается вселенское убийство и диспетчер вот-вот сообщит по рации число жертв: «Пять миллиардов. Все, кроме нас с тобой». Люди в здравом уме и твердой памяти, склоняясь над чертежами, разрабатывали планы уничтожения всех и вся. Тогда я постоянно задавала себе вопрос: и куда смотрят женщины? И вправду, чем они занимались? Отвечаю: женщины были свидетельницами. Бойкие активистки, раскинувшие палаточный лагерь вблизи английской военной базы «Гринэм-Коммон», доводили офицеров до белого каления одним лишь своим присутствием – но они оставались только свидетельницами. Между тем ядерная кнопка была в руках мужчин. Всякое убийство – это по их части.

Есть один-единственный момент в расследовании убийств, когда женщины оказываются на высоте: это извещение близких. Тут без женского участия не обойтись. Мужчинам такое не под силу – что они понимают в человеческих чувствах? Один является в дом этаким глашатаем или проповедником, другой застывает столбом у порога и бубнит что-то нечленораздельное, третий в решительную минуту теряет самообладание. Я своими глазами видела, как патрульные разразились хохотом, принеся какому-то бедолаге горестную весть о том, что его жену сбил грузовик. В таких ситуациях мужчины оказываются несостоятельными, от них можно ожидать чего угодно. Только женщина способна сразу прочувствовать всю меру трагедии, поэтому для нее оповещение родственников убитого – мучительная, но естественная обязанность. Конечно, случается, что и сами безутешные родственники не могут вынести свалившегося на них бремени. Например, в три часа ночи они бросаются будить соседей, чтобы устроить поминки.

Но хватит об этом. В ту ночь я бы ничего подобного не допустила.

Рокуэллы живут на северо-западной окраине города, по дороге в Блэкторн. Туда ехать минут двадцать. Оставив Джонни Мака сидеть в машине, я зашагала к дому, по привычке направляясь к задней двери. Дойдя до угла, остановилась, чтобы затоптать окурок. Перевести дыхание. И тут сквозь кухонное окно, через пышно разросшиеся цветы на подоконнике, я увидела Мириам и полковника Тома. Они танцевали. С трудом сгибая колени, в замедленном ритме отплясывали твист под вкрадчивое пение саксофона. Полная луна, застенчиво прикрываясь облаками, которые принадлежали скорее ей, чем нам, смотрела, как старики чокаются красным вином. Стояла сказочно прекрасная ночь. Как ни странно, всей этой истории сопутствовала неизбывная красота. В обрамлении оконного переплета перед моими глазами предстала живая картина: сорок лет вместе – а желание не угасло.

Когда приносишь весть о смерти, почему-то начинаешь сознавать свою физическую сущность. Собственное тело обретает сосредоточенность. Настойчиво напоминает о себе. Оно забирает над тобой власть, потому что становится хранилищем могущественной истины. Какие бы горькие вести ты ни принес, – это всегда момент истины. Это сама истина. В ней все дело.