Подземный мир. Нижние этажи цивилизации - Уилл Хант

Как-то ночью, перебирая архивы одного фотографа, я наткнулся на фото туннеля в Провиденсе, в который спускался подростком, — и невольно вздрогнул. Много лет не вспоминал я об этом месте: рельс, убегающий в темноту, дата «1908 [г.]», выбитая над входом. Личный характер этой случайной «встречи» с местом моего детства даже настораживал: словно кто-то, проникнув в мое сознание, открыл люк, и на поверхность стаей птиц выпорхнули давно забытые воспоминания. Фотографа, как я потом узнал, звали Стив Данкан. Это был видный, талантливый и, наверное, немного сумасшедший человек, позже ставший моим первым проводником в подземный мир.

Мы познакомились во время дневной поездки в Бронкс[3] — Стив планировал спуститься в одну из сточных труб района. Он был на шесть или семь лет старше меня, блондин с голубыми глазами, поджарый, с телосложением альпиниста. Стив стал исследователем подземных коммуникаций, когда учился на первом курсе Колумбийского университета[4]: он тайком спускался в систему паровых туннелей, расположенных под учебными корпусами. Однажды, воспользовавшись проемом в стене, он попал в помещение, заставленное устаревшей и разваливающейся научной аппаратурой. Здесь хранили оборудование для того, что станет потом Манхэттенским проектом. В центре комнаты стояла округлая зеленая машина — то был ускоритель частиц, странный предмет исключительной исторической ценности, спрятанный, как выяснилось, всего в шаге от нас.

Подземный мир увлек Стива, и он быстро сменил основную специальность с инженерного дела на историю развития городов. В перерывах между занятиями он начал исследовать железнодорожные туннели, потом, надев бродни, стал спускаться в канализацию и вскоре уже забирался на висячие мосты, с вершины которых снимал фотографии, словно сделанные в полете; ему удалось запечатлеть дух города. За несколько лет Стив стал «подпольным» историком и фотографом Нью-Йорка; он досконально изучил инфраструктуру города. (Департамент охраны окружающей среды, контролирующий состояние городской канализации, время от времени пытался привлечь Стива к сотрудничеству, несмотря на нелегальные методы работы.) Стив представлял собою нечто среднее между «ботаником» и злоумышленником из старых фильмов: худой, боровшийся с дефектом речи (печальным наследием отрочества), он пил как портовый грузчик, а его хулиганскую улыбку отмечали многие интересные женщины. В целом он держался с каким-то героическим самодовольством. В юности у него диагностировали редкую форму рака кости с локализацией в ноге; тогда он едва не лишился жизни, а потому теперь делал всё быстро и энергично. Он мог весь вечер объяснять вам значения аббревиатур на канализационных люках города или рассуждать о силе потока в европейской системе водоотведения в XIX веке, а потом выйти на улицу и ввязаться в пьяную драку.

В тот день мы перемещались зигзагами, между канализационными решетками — от одной до другой, светя себе фонариками и прослеживая путь трубы под землей. Пока мы шли, Стив рассказывал о мозаике подземных систем города с почти религиозным пылом. Нью-Йорк представлялся этому энтузиасту гигантским, изменчивым организмом со множеством «щупалец»; обитатели надземного мира видели только крошечную его часть. Вновь познакомить людей с потайной стороной мира — вот что мой новый друг считал своей миссией: он хотел бы, чтобы крышка каждого люка в городе была стеклянной — и горожане могли в любую минуту заглянуть в подземелье.

Стив рассуждал: «Большинство людей живут в двух измерениях. Они и не представляют, что находится у них под ногами. Когда ты видишь, что там, под землей, ты понимаешь, как устроен город. Ты осознаёшь свое место в истории, свое место в мире».

Этот человек стал для меня инкарнацией Гермеса, взгляду которого была доступна параллельная топография. В книге стихов Уолта Уитмена «Листья травы» (Leaves of Grass, 1855, доп. 1891) есть слова: «Мне думается, в тебе много такого, чего не увидишь глазами…»[5] Стив видел невидимое — и я тоже хотел это увидеть.

МОЙ ПЕРВЫЙ СПУСК БЫЛ СПОКОЙНЫМ — то была прогулка по Вестсайдскому туннелю, который известен краеведам и граффитистам как «туннель Свободы» и проходит под парком Риверсайд в Верхнем Вест-Сайде (Манхэттен). Его протяженность — примерно 2,5 мили.

Однажды летним утром я пробрался в щель, оставленную в сетке-рабице около 125-й улицы, и направился в туннель. Его ворота были огромными, не меньше двадцати футов в высоту и вдвое больше — в ширину. Внутри не было темно, скорее сумеречно: сливные решетки на потолке, расположенные в нескольких сотнях футов друг от друга, подобно окнам собора, пропускали сюда столпы мягкого света. Я отправился на неспешную прогулку через центр Манхэттена и, разумеется, будто во сне, не встретил ни одного человека.

Дойдя до середины пути, я увидел огромное граффити, более сотни футов в длину. Имя его автора совпадало с названием туннеля — Фридом[6]. Я стоял у противоположной стены, любуясь картиной, которая, казалось, дрожала в тусклом свете. Подул легкий ветерок и донес до меня далекие гудки машин на Вестсайдском шоссе, смешивающиеся с пением птиц в парке.

Уилл Хант

И вдруг я увидел яркий прожектор поезда, надвигающийся на меня из глубины. Прильнув к стене, я почувствовал сильный гул под ногами, а дальше всё произошло одновременно: вспышка света, ураганный ветер, рев, от которого — я почувствовал — у меня завибрировала грудная клетка. Ситуация не была опасной — от путей меня отделяло как минимум пятнадцать футов, — но, пока я стоял там, прижавшись спиной к стене, меня била дрожь, а голова горела.

Когда вечером я поднялся на поверхность после первого спуска и перебрался через забор неподалеку от Гудзона, мне показалось, что мое отношение к Нью-Йорку начинает меняться. На поверхности я никогда не отклонялся от маршрута «работа — дом», воспринимая город в этой узкой перспективе; но теперь, под землей, я вышел за эти рамки и, как мне показалось, впервые ощутил подлинный дух Нью-Йорка. Я чувствовал себя так, словно меня разбудило неожиданное прикосновение к душе города.

Спускаясь в подземелье, в «чрево» мегаполиса, я пытался доказать себе, что это мой город, что я знаю Нью-Йорк. Мне нравилось рассказывать друзьям, родившимся и выросшим на Манхэттене, о старых подвалах, что располагались под их районом и о которых они не имели понятия. Мне нравилось, что в подземных коридорах мне попадались приметы городской среды, невидимые на поверхности: фрагменты старых граффити, трещины в фундаменте небоскребов, экзотические виды плесени, покрывающей стены, газеты, напечатанные десятки лет назад, смятые и забитые в щели. Нью-Йорк поручал мне свои секреты: я перебирал содержимое потайных ящиков, читал личные письма.