Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи

В первый день я не смогла преодолеть стену. Сдалась после нескольких попыток и просто обошла ее. Убедила себя, что у меня слабые руки — поэтому. В конце концов, другие девчонки тоже не осилили это препятствие. Несколько вечеров я размышляла о своей неудаче, но днем раз за разом терпела поражение в битве со стеной. Несколько таких же бедолаг, мучившихся рядом со мной, в итоге все же сумели справиться с задачей. Я же, торопливо проглотив обед, спешила к стене вновь и вновь. Все свободное время я тратила на тренировки, отжималась, чтобы нарастить мускулы на руках. Но даже за день до окончания курса я все еще не могла преодолеть Стену Сомнений.

В самый первый день мама всегда объясняла, что означает каждое препятствие — все эти трясины, долины, узы. Про стену она сказала:

— Вы должны понять, что сомнения отравляют веру. Они буквально пожирают ее. Сомнение необходимо преодолеть, подняться над ним и победить его, чтобы завершить путь истинной веры.

После ланча я в очередной раз улизнула, чтобы попытаться преодолеть стену. Ухватившись за веревку у подножия, я смотрела вверх, вспоминая, что мама говорила о сомнениях. Прикрыла глаза, словно это могло заглушить ее слова. Позади раздался звук шагов, и, обернувшись, с бешено бьющимся сердцем, я увидела Криса, готового дать совет, о котором его не просили.

— Просто делай шаг за шагом, Джо. Ты сможешь. Я верю в тебя.

Я еще крепче зажмурилась, пытаясь сконцентрироваться на моменте, подняться над преследующими меня вопросами, стереть их из сознания. Я видела сияние неопределенного цвета — это солнце, поднимавшееся над стеной, проникало сквозь сомкнутые веки. Ассоциации с этими словами — «глаза» и «цвет» — вернули меня во мрак сомнений, и я выпустила веревку из рук.

— Что случилось, Джо? — Крис тронул меня за плечо, я мотнула головой и сбросила руку.

— Ничего. Я… прогуляюсь.

— Давай я с тобой?

— Нет.

Брат пытался заглянуть мне в глаза, но я отворачивалась. Тогда он ласково приподнял пальцем мой подбородок и поправил выбившуюся прядь волос.

— Ты справишься, Джо. У тебя есть еще целый день.

— Да. Целый день.

Забавно, какой он был серьезный — действительно думал, будто я огорчена тем, что не могу взобраться на стену. Но волновала меня вовсе не сама стена, а аллегория — и ее проявление в реальной жизни.

Я направилась в лес за полосой препятствий. Там, под сенью листвы и ветвей, мягко шелестевших и потрескивавших на ветру, было прохладно. Я брела по лесу, словно преследуемая несокрушимой Стеной, услышала странный звук — какие-то щелчки сверху — и принялась оглядываться в поисках его источника. Заметила птичку, маленькую, совершенно обыкновенную; она вновь защелкала, а потом выдала целый репертуар разнообразных птичьих криков, дополнив его автомобильной сиреной и нежными трелями, переходящими в настоящую песню. Пересмешник. Присев на землю — очень медленно и осторожно, чтобы не спугнуть, — я наблюдала за ним. Интересно, кому предназначался этот концерт? Других птиц я поблизости не заметила. Может, просто тренировался.

Пересмешник напомнил мне о Финчах — Аттикусе и Глазастике, — совсем недавно мы читали роман Харпер Ли на уроках английского. От Финча мысль скользнула к Дарвину — диковинные животные, обнаруженные им в Южной Америке и на Галапагосских островах, подсказали идею происхождения видов от одного предка. Пока меня не пришибло этими проклятыми «решетками Пеннета»[3], я весь год спорила по поводу теории Дарвина с учителем биологии мистером Хиксом, размахивая аргументами из книги Прадедушки Пелтона. Но проблемой был не Дарвин. Никакие доводы мистера Хикса не могли поколебать мою веру в Творение. Споткнулась я на Менделе и его горохе — Мендель, монах-огородник, верил в Творение, как и я. А точнее, в доминантные и рецессивные гены, фенотип и генотип. Прилегающие мочки уха. Светлые волосы. Гемофилия. Цвет глаз. У меня — карие. У моих родителей — голубые. У обоих.

Вот так и родилось сомнение. Я не слышала никаких возражений против закона Менделя — ни от мамы, ни от пастора, ни от героев книги Прадедушки Пелтона. Никто не оспаривал тот факт, что голубые глаза — рецессивный признак, что у двух голубоглазых родителей не может родиться кареглазый ребенок. И мне пришлось выбирать — не верить собственным глазам либо усомниться во всем, что знаю о своем происхождении.

Пересмешник, закончив репетицию, упорхнул — возможно, в поисках аудитории более благодарной. Я же встала и попыталась увильнуть от напрашивающегося вывода.

Исключение. У каждого правила всегда есть исключения. На этом строится Вера. Чудеса. Им ведь нет научного объяснения. В Библии полно событий и явлений, которые ученые считают невозможными, поскольку те противоречат законам природы, — расступившееся море, исцеление безнадежных больных, воскрешение мертвых, непорочное зачатие. Я готова была и цвет своих глаз отнести к величественной категории Чудес Господних. Ничего более существенного прогулка по лесу не дала.

Но, полагаю, размышления все же помогли. На следующее утро, движимая усилием воли — в основном воли Криса, — я преодолела стену. Брат всю дорогу орал на меня, как Ричард Гир в фильме «Офицер и джентльмен», когда помогал девушке преодолеть препятствие в экзаменах на офицерский чин. Взятие стены, кажется, разрешило проблему. Я победила свои сомнения, поднялась над ними — при помощи Криса. «Я избавилась от сомнений», — твердила я себе.

Но два года спустя, уезжая в колледж, все же не выдержала, и сомнения вырвались наружу. Я потребовала правды от матери, помогавшей упаковывать чемоданы. И поняла, что боялась не напрасно. История, рассказанная мамой, звучала странно. Я почувствовала себя чужой самой себе.

— Папа знает? — Все, что я могла произнести, когда она закончила.

— Разумеется. Я никогда не лгала ему, Джо!

Но лгала мне, едва сдержалась я. И просишь меня поддерживать ложь.

Это случилось две недели назад. А сейчас я в Чикаго, в ожидании занятий, которые начнутся на следующий день, и стараюсь не думать о том, что рассказала мама, — притворяюсь, будто ничего не знаю об истории, которую сама же и раскопала. Но нет, оказывается, я стою перед незнакомым зданием. Таращусь на золоченые цифры на стеклянной двери — они соответствуют адресу, который я утром разыскала в телефонной книге, а рядом имя.

Озираюсь по сторонам — налево, направо, опять налево. Никаких автомобилей, ничто не мешает мне пересечь улицу. Но я остаюсь на своей стороне, меряя шагами тротуар и разглядывая окна. Интересно, дома ли он, и вообще, тот ли это мужчина — парень — из маминой истории.

Сунув руки в карманы джинсов, обхожу квартал, где он живет, — сетка два на два, как решетка Пеннета, которая и привела меня сюда.