Ночи Калигулы. Падение в бездну - Ирина Звонок-Сантандер

— Твоя воля — священна! — поспешно заверил Агриппа. Не поднимаясь с колен, он перебрался с благодарными поцелуями от ног Калигулы к его лицу. Император поморщился.

— От тебя воняет, как от немытого козла! — заявил он.

— В тюрьме мне не позволяли совершать омовение, — пожаловался иудей. — Теперь придётся очищаться сорок дней!

Калигула поскрёб ногтем подбородок:

— Я пришлю тебе брадобрея.

Агриппа испуганно схватился за чёрную бороду.

— Нет! — округлив небольшие темно-карие глаза, пролепетал он. — Еврей без бороды — все равно, что лысая женщина!

Поначалу Калигула нахмурился, намереваясь рассердиться. Но, представив себе лысую женщину, безудержно захохотал. А засмеявшись, смягчился.

— Ну, твоё дело! — заявил он. — Не хочешь бриться — ходи с целым лесом на лице. Но в термы загляни обязательно!

— Конечно, великий цезарь! Конечно! — не поднимаясь с колен, кланялся Агриппа.

Император с небрежным высокомерием махнул рукой:

— Убирайся. Ты мне весь дворец провонял.

Еврей попятился, не переставая умильно кланяться.

— И не забуть пригласить на обещанный праздник! — крикнул вдогонку Калигула.

* * *

Гай обернулся к Друзилле. Она мимолётно улыбнулась брату уголками бледно-розовых губ.

— Оставь Кассия. Живи со мной, — тихо, лишь одними губами попросил он.

Друзилла испуганно оглянулась на мужа.

— Я боюсь… Что скажут другие?..

— Какое нам дело до других? — ухмыльнулся Калигула. — Теперь я устанавливаю законы. Если захочу — издам закон, по которому брат может жениться на сестре! Бросишь Кассия? Придёшь ко мне? — настаивал он.

В зелёных глазах Гая Цезаря сияла любовь. Безумная, ненормальная, но все же — любовь! Он нежно дотронулся до тонкой, медовой руки девушки.

— Прийду! — не глядя на Кассия, пообещала она.

В самом дальнем углу зала томные гречанки, подыгрывая на арфах, пели песню о любви.

Агриппина вернулась домой уставшая, измученная. Её тошнило. Болела голова. Агенобарб игриво обхватил жену за талию.

— Хорошо плясали девки на празднике твоего брата! — с удовлетворением заметил он. — Идём в опочивальню. Спляшешь для меня так же.

— Не буду я плясать, подобно рабыне! — устало возмутилась Агриппина.

— Если я велю — будешь! — Агенобарб угрожающе повысил тон. И, протирая слипающиеся от обильной еды и выпивки глаза, уставился на жену: опять смеет противиться!

— Заставь меня! — вызывающе глядя на мужа, заявила Агриппина.

— Заставлю! Не сомневайся! — оскорблённо заревел он.

Агриппина ловко проскользнула меж двух тяжёлых кулаков, направленных на неё. Вбежала в триклиний и затаилась за трехместным обеденным ложем. Агенобарб, выкрикивая ругательства, тяжело поплёлся за ней. Зацепил краем шерстяной тоги греческую вазу, стоящую у стены на мраморной подставке. Ваза покачнулась и, упав на пол, разбилась вдребезги. Агенобарб в бешенстве растоптал ногой черепки.

— Где ты? Выходи или убью! — озираясь по сторонам, орал он.

Разыскивая жену, Агенобарб рывком перевернул ближайшее ложе. Подошёл к следующему — тому, за которым скорчилась дрожащая Агриппина. Девушка не стала ждать, пока муж её обнаружит. Или ещё хуже — придавит тяжёлым ложем. Она схватила с низкого обеденного стола медный кувшин и запустила его в Агенобарба.

Кувшин угодил в грудь Гнею Домицию и с гулким звоном покатился по мраморному полу. Агенобарб хрипло рассмеялся:

— Вот ты где, бесстыжая!

— Сам бесстыжий! — немедленно отозвалась Агриппина.

— Нет! Ты — бесстыжая! — возразил Агенобарб, пытаясь дотянуться до ускользающей жены. — Таскаешься по ночам, когда я ухожу из дома!

— А ты где проводишь ночи?! — Агриппина раскраснелась. Каштановые волосы в беспорядке разметались по плечам.

В дверной проем испуганно заглянули две рабыни. И поспешно убежали, злорадствуя: хозяин учит супругу! Так ей и надо! Стерва изрядная!

Наконец Агенобарб словил Агриппину. Притянул к себе хрупкое худощавое тело и занёс ладонь для пощёчины.

— Не смей меня бить! — с ненавистью прошептала Агриппина. — Я — сестра императора!

— А мне плевать! — сквозь зубы процедил Агенобарб.

— Я беременна! — злобно выкрикнула она и бессильно заплакала. — На это тебе тоже наплевать?..

Тяжело дыша, Гней Домиций отпустил Агриппину.

— От кого? — поинтересовался злорадно.

Агриппина дёрнулась, словно получила пощёчину.

— К несчастью, от тебя! — презрительно ответила она.

Это была правда. Милый, добрый Пассиен Крисп… Так близок и, одновременно, так далёк! С тех пор, как он женился на Домиции, Агриппина часто встречалась с ним. Но ни разу — наедине. Жадными, голодными взглядами обменивались любовники, мечтая сплестись в тайном объятии.

— Иди спать, — махнув рукой, угрюмо буркнул Агенобарб.

Войдя в опочивальню, Агриппина повалилась на широкое ложе из кедрового дерева. Поднесла ко рту дрожащую ладонь и с силой вцепилась в неё зубами — чтобы заглушить сердечную боль. «Я сама выбрала мою судьбу! — обречённо думала она. — Но больше нет сил терпеть! Доколе ещё?..»

Лето в Риме — убийственно жаркое. Узкие кривые улочки полны удушающей пыли. Солнце нагревает мраморные стены храмов и дворцов до такой степени, что невозможно дотронуться, не получив ожога. Летом римская знать покидает Вечный город и перебирается на виллы, запутанным ожерельем рассыпанные на берегу Тирренского моря, близ Неаполя.

С наступлением первых дней июня уехал и Калигула. Лошади медленным шагом тащили громоздкие носилки, в которых путешествовал император. Сотня вооружённых преторианцев сопровождала его. Лёжа среди подушек, Гай Цезарь грыз фазаньи ножки и выбрасывал кости на дорогу. Проголодавшиеся солдаты невозмутимо топтали объедки императора.

На окрестных полях работали поселянки. Чёрная жирная земля облепила босые женские ноги. Для удобства они заткнули за пояса подолы длинных туник, сверкая обнажёнными коленями, которые у большинства женщин огрубели и потрескались. Лишь одна была красива — молодая поселянка лет семнадцати. Она ползала по вспаханной борозде, выпалывая бурьян. Чёрные волосы спутанными прядями свисали до земли. Золотисто-смуглая грудь колыхалась в свободном вырезе серой туники. Скучающему Калигуле девушка показалась свежим овощем, только сорванным с огорода. Даже землю не успели отряхнуть.

— Иди сюда, — император, высунувшись из носилок, поманил девушку указательным пальцем.