Стезя смерти - Надежда Попова

– Конечно, не должно, – наставник улыбнулся – почти издевательски. – Это грех. Помнишь, что Христос говорил? «Переламываешь надломленную былину».

– Тогда зачем! Научить меня спокойствию? Не верю, что нет другого способа!

– Есть, – кивнул духовник, не замявшись ни на миг. – Но к чему, если и этот хорош?

Курт замолчал, бессильно пожал плечами и сжал ладони крепче; в тишине каменных стен явственно прозвучал скрип тонких перчаток. Он сдернул одну резким движением, посмотрел на кожу кисти и запястья, покрытую шрамами едва зарубцевавшихся ожогов, и вытянул руку перед собой, глядя на нее, как на чужую.

– Когда-то он мне сказал: «Каждый раз, глядя на свои руки, ты будешь вспоминать меня, и вряд ли добрыми словами». Он был прав. Все могло бы быть иначе, если б не Бруно. Я не могу об этом не думать. Если б не тот его удар – подло, в спину – мне не пришлось бы жечь собственные руки, чтобы избавиться от пут, в которых оказался по его вине. Может, в этом случае я был бы в силах противостоять всему, что на меня свалилось потом? Может, все было бы по-другому, и я не оказался бы раненым в пустом коридоре горящего замка…

– Из которого тебя вытащил он, – уточнил наставник; Курт глубоко кивнул:

– Да. Я об этом помню. И благодарен ему, и это меня… – он замялся, подбирая слово, и нерешительно договорил: – меня это бесит.

– Ведь ты сам привел его к нам, – напомнил духовник; Курт покривился. – Ты сам решил оказать ему покровительство; на следствии – не ты ли снял с него обвинение в покушении?.. Доведи дело до конца. Вручаю эту заблудшую душу в твои руки.

– Да, тут мне возразить нечего – вы правы, но… Понимаете, отец, за эти три месяца, что я отлеживался здесь, в академии, мы почти… не сдружились, нет, но установилось какое-то перемирие, которое – я не знаю, чем может кончиться. Иногда меня тянет затеять драку – всерьез, до переломов и крови… – Курт торопливо натянул перчатку снова, потер глаза пальцами, встряхнув головой. – Не мучьте меня, ради Бога, заберите его; когда пройдет время, я все забуду, и тогда уже…

– Нет. Нельзя, чтобы ты все просто забыл. Переживи это.

– Вы для того отправляете меня именно в Кёльн? – хмуро спросил Курт, не глядя на наставника. – Чтобы я вспомнил, что и я сам не ангел? Посмотрел на дела своих рук?

– Я не стану отвечать. Не буду направлять твои мысли; ты всегда умел думать сам, посему – думай. Просто собирайся, и завтра в путь. Возвращайся к службе. – Духовник улыбался – это было слышно по тому, как прозвучал голос рядом. – Было бы неплохо, если б на этот раз ты не начал работу с горящего замка местного владетеля.

– Посмотрим на его поведение, – через силу улыбнулся Курт в ответ, поднимаясь.

От двери комнаты наставника он уходил медленно, бредя по коридорам, знакомым с детства каждым своим поворотом, каждым камешком в стене. Отчасти наставник был прав – уходить из своего единственного дома не хотелось; однако вернуться к службе заставлял не только долг. Конечно, сейчас уже не было того нетерпения, с которым Курт ожидал своего первого выхода в мир, первого дела, первого дня своей работы – сейчас он уже знал, что она такое. Служба инквизитора, как оказалось, не столько поглощающее, возбуждающее ощущение тайны, которая вот-вот будет раскрыта, сколько ненависть и страх окружающих, мучительные поиски истины, которая скрывается под множеством покрывал, словно восточная танцовщица, а когда падает последнее из них, истина открывается, становясь не тем, чем казалась. Истина, как выяснилось, в том, что служба следователя – грязь, пот и кровь. Своя, в основном…

Теперь при мысли о грядущем возвращении к службе Курт испытывал даже некоторую долю равнодушия; наверное, того же, что у мужа, идущего к жене – той самой, которая когда-то, в юности, вызывала чувство трепета и восторга, а теперь – стойкой привычки. И к которой все же не терпелось вернуться, сколь бы ни было хорошо где-то еще…

Дверь одной из келий Курт распахнул без стука, вошел, оглядывая столы, заваленные различными деталями, колесиками, проволокой, ножами, молоточками; увидя подле одного из них человека, склоненного над развернутым по столешнице пергаментом, прикрыл за собою дверь и прошел к нему.

– А, Гессе, – поприветствовал Курта тот, распрямляясь. – Проходи. Уезжаешь?

– Доброго вечера, Фридрих, – отозвался он, кивнув. – Да. Все, засиделся. Сегодня ректор меня выдворил.

– Давно пора, – одобрил тот, снимая сверток с одной из полок громоздкой этажерки и кладя его на стол. – Стало быть, вот – все готово. Смотри. Это то, что ты хотел?

Курт осторожно развернул ткань, на мгновение замерев в неподвижности.

– Да, – сказал он тихо, проведя пальцем по дуге сложенного арбалета размером с полторы ладони; Фридрих положил рядом цельностальную стрелку – гладкую, полированную, словно водная гладь в безветрие, хищно блестящую.

– Четырехзарядный, как просил. Болты лучше не теряй, подбирай – с меня семь потов сошло над каждым, такой в один день не сделаешь; ну, думаю, сам понимаешь.

– Спасибо, – все так же тихо откликнулся Курт, беря арбалет в руку; осмотрел, разложил, пристроил палец на спуск, вхолостую прицелившись в подсвечник на соседнем столе. Мастер кивнул:

– Выйдешь от меня – испытай. К нему надо подладиться; на то, с чем ты тренировался, похоже, а все ж не то… Не знаю, где и кто сочинил такую штуковину для того гада, но в деятельной фантазии ему не откажешь. С твоим описанием я обратился к кардиналу. Скорее всего, мои предположения были верными: это дело рук итальянских мастеров. Сфорцевы источники, конечно, не занимались такими делами нарочно, но кое-что кое-где кое-как услышанное и увиденное мои подозрения подтверждает. А вот как с вовсе не рядовыми итальянскими мастерами связан немецкий малефик, это уже не моего, а вашего, следовательского ума дело. Свое дело я исполнил… Вот этим арбалет крепится к ремню. Вот чехол для стрелок, я их сделал дюжину – на три захода; хватит, не хватит – не обессудь, Конгрегация не бездонная. К вопросу о стрелках: зарядить можно любые, только бы размер совпал. Скажу сразу: на большом расстоянии этот арбалет – говно, но при той убойной силе, каковой обладает этот малыш вблизи, деревянные стрелки, к примеру, имеют свою прелесть: при ударе они попросту разлетятся в щепки, и половина останется в теле. Потом только выреза́ть.

Курт болезненно поморщился, снова ощутив неприятную пульсацию в уже заживших бедре и ключице. Отложив на стол арбалет, он взял стрелку в руку, потянул перчатку за кончик пальца, но увидев, что на него смотрит мастер, снимать не стал – приложил гладкой поверхностью к щеке. Стрелка была холодной и скользкой, как водяная змея…

– Продолжим, – Фридрих явно заметил его заминку, но ничего не сказал – только махнул рукой, призывая идти следом. Свернув за очередной шкаф, которых чем дальше, тем больше было, образуя почти лабиринт, он протянул Курту два кинжала. – Длина – предплечье плюс рукоять. Гарда узкая, загнута, концы заточены. Смотри, не проткни свое будущее, если вздумаешь поваляться на травке… – мастер хихикнул; он скривился. – Это – то, что было надо?