Сын Дога - Алекс де Клемешье

Наконец из безразмерной сумки, в которой при желании я мог бы унести не только еду и воду, но и целую юрту, я достал бубен с колотушкой. Ладонь прошлась по туго натянутой коже, проявляя потускневший рисунок, и внезапно мне почудилась насмешка: кожа была лошадиной! Я всегда знал об этом, поскольку сам изготовил бубен много-много весен назад, но теперь… Всю дорогу мне приходилось терпеть мертвых лошадей, они даже во сне стали мне сниться – и вот теперь я надеюсь на останки еще одной! Но эта – точно последняя. Либо она меня вывезет туда, куда не смогли доставить все предыдущие, либо…

Закрыв глаза, я ударил колотушкой. Родился звук, отдающийся в зубах и ребрах.

Когда Небесный Отец одаривал первых шаманов способностями ходить по слоям и совершать множество действий, недоступных обычным людям, он позаботился о том, чтобы мы не переусердствовали: всякий раз, отправляясь даже на самое близкое первое небо, мы должны исполнять ритуалы. Иногда очень длительные ритуалы, иногда болезненные и даже опасные. Я знал, что Моргон, например, использует для входа в Сумрак ядовитые грибы: дай малюсенький кусочек такого гриба большинству шаманов – умрут в мучениях, а уж об обычных людях и говорить нечего. Кто-то курил дурманящие травы, кто-то пил отвар с каплей гадючьей слюны, кто-то шептался с духами огня, опаливая брови и ресницы языками костра. Я слышал, что у персов, у русичей, у римлян и на самурайских островах есть чароплеты, которые могут совсем без усилий поднять с земли свою тень и перейти на первое небо. Слышал, но сам таких не встречал. К счастью, мой способ поднять тень был хоть и долгим, но самым безопасным. Мне не требовалось есть и нюхать яды, обжигаться огнем и проливать собственную кровь – моим стременем был звук.

Когда рокочущий ритм отделился от бубна и стал жить сам по себе, я открыл глаза. Я был уже на первом небе, но следовало поторапливаться. Ноги притопывали без моего желания, горло самопроизвольно издавало протяжные заунывные полукрики-полустоны, зато руки теперь были свободны. Приблизившись к центру круга, я наклонился и, уткнув указательный палец в сухую пыль, произвел им несколько быстрых вращательных движений, будто размешивал муку в чашке козьего молока. Повинуясь движению пальца, песчинки взмыли в воздух и закружились, образуя крохотную воронку. Продолжая подвывать и приплясывать, я сорвал несколько посеревших, мертвых на первом небе травинок, добавил к ним пару валявшихся под ногами хрупких сосновых иголок, размял в ладони и кинул получившуюся труху в воронку рукотворного вихря. Раздалось потрескивание, какое обычно возникало, когда я разворачивал медвежью шкуру, чтобы достать баранью лопатку для предсказаний; внутри растущего конуса замелькали синие искры. Я зачерпнул горсть мелких камешков и аккуратно высыпал их туда же. Камешки не упали на землю – вихорек впитал их в свое тельце, закружил злорадно и многообещающе.

Я выпрямился и соединил ладони в знаке спокойного ожидания. Осмотрелся. В настоящем мире багровые лучи садящегося солнца превращали подхваченные вихрем песчинки и камни в беспорядочно мелькающие, сверкающие гранаты и рубины; на фоне черных теней, протянувшихся от утеса, это выглядело зловеще и завораживающе. Снова прикрыв глаза, я резко развел руки, и следом за ними раздвинулась, раздалась вширь воронка, мигом поднявшись гораздо выше моего роста. Теперь смерч вращался ровно по границе очерченной мною окружности, конус воронки шуршал и потрескивал, вбирая в себя все то, что мог подхватить с земли снаружи. Я же, стоя внутри круга, не ощущал ни дуновения.

Зато довольно скоро я ощутил присутствие своего врага. Руки вновь подхватили бубен и колотушку, и ритм, ни на мгновение не прерывавшийся, пока я создавал смерч, ускорился.

– Кассскет!.. – прошипел я сквозь сжатые зубы, увидев, как он появился из-за скалы и неторопливо двинулся в сторону круга.

Смертоносная воронка взвыла и зарокотала. Вращающиеся камешки потянули к себе гигантские валуны, а добавленная мною сухая хвоя – часть сосен с уступов утеса. Порожденное моим даром чудовище пожирало пространство и в настоящем мире, и в сумеречном, смерч безудержно рос, и его расширяющаяся граница двинулась навстречу моему врагу примерно с той же скоростью, с какой он шел в мою сторону. Я запел древнюю песню на языке, который умер задолго до того, как я родился. Притопывающие ступни едва успевали попадать в ритм, изрыгаемый уже не бубном даже, а будто бы самим Сумраком.

Каскет остановился. Сквозь ураганные завихрения, вращающие, пережевывающие и дробящие камень и вековые стволы деревьев, я едва различал фигуру своего врага. Солнце светило ему в спину, и золотые нити, вплетенные в узор шелкового халата, мерцающим в закатных лучах контуром обрисовывали его силуэт. Полы халата трепетали в ногах, изредка взмывая до пояса; длинные волосы разметались. Что видел он в сердцевине воронки, когда вглядывался сквозь хаос и росчерки голубых искр? Пытающуюся сопротивляться наивную жертву или достойного соперника? Дрожащую согбенную тень или источник угрозы?

Пляши, Бохоли-Хара, хорошо пляши! Сильнее сгибай спину, бей в бубен и топчи, топчи каменное крошево у себя под ногами! Пляши, Черный Шаман, потому что только в этой пляске сейчас твое спасение.

Каскет сделал один неуверенный шаг и вновь замер. Мое сердце ликовало – враг засомневался! Конечно, это далеко не победа, но смутить такого врага, хоть на несколько ударов сердца сбить с него спесь – дорогого стоит.

Рассудок Каскета холоден – он понимает, что проще всего подождать. Воронка, сдирающая земной покров и шутя носящая по кругу сотни неподъемных валунов, требует усилий, на которые отважится не каждый Высший шаман. Но силы мои не беспредельны. Если враг мой решит подождать до той поры, когда солнце окончательно спрячется за холмы, смерч пойдет на убыль, а сам я окажусь перед ним измотанным и беззащитным. Каскет терпелив, он умеет ждать – он играл со мною много-много дней, пока я спасался бегством. Но теперь, когда он уже показался мне, гордость не позволит ему отступить, повременить, отложить схватку.

Зачем-то он взглянул на потемневшее небо, словно вознес короткую молитву Небесному Отцу, а затем с усилием двинулся сквозь клокочущее тело созданного мною чудовища.

Песок, несущийся быстрее стрелы, тут же содрал с него одежду и плоть, мгновенно отполировал скелет до сияющей белизны – но он шел, и плоть наросла заново. Разбитые в щепу деревья сотней копий пронзили его тело в сотне мест – но он шел, и сквозные раны затягивались на глазах. Лавина камней размозжила ему голову и раздробила кости – но он шел, и шел, и шел… Голубые искры, собравшись в единое целое, устремились к нему ослепительной молнией. Каскет выставил вперед руки и попытался противопоставить ей поток чистой Силы – ему это почти удалось, и часть грозовой стрелы завязла в потоке, лишь самый кончик ее смог продавить преграду и обуглить левую ладонь мага. Он заорал от боли и досады – впервые с того момента, как вступил в тело воронки. Но теперь он стоял уже на самой границе очерченного мною круга и, недолго думая, сплел из пальцев здоровой руки незнакомый мне знак. Согбенное в пляске тело шамана внутри круга полыхнуло зеленым пламенем и осыпалось горсткой пепла…

Смерч замер на миг, и в последних лучах солнца можно было разглядеть отдельные детали, составляющие застывшую воронку. Затем вся эта громада обрушилась вниз, окружив Каскета идеально круглым валом высотой в три человеческих роста. Однако рокочущий ритм не смолк, и это заставило врага моего завертеться на месте в поиске источника. Моя уловка удалась: все это время он сражался с воронкой, тратил силы, прорываясь внутрь – а испепелил всего лишь моего двойника, точную, но поддельную копию Черного Шамана. Сам же я с того момента, как убедился, что Каскет нырнул в ловушку, плясал высоко на уступе, сумеречным зрением наблюдая сверху за происходящим. Сейчас скалу подо мной сотряс вопль ярости – и тогда я ударил в последний раз.