Дочки-матери, или Каникулы в Атяшево - Олег Рой

Ирина замолчала, ее собеседник тоже молчал. Было слышно, как снаружи стучат по стеклу тяжелые дождевые капли.

— Сочувствую, — наконец сказал Борис Владимирович, и Ирина не сомневалась, что он и правда всей душой сочувствует ей. — Но ты молодец, справилась… А дальше-то что?

— Не знаю. — Ира внезапно поняла, что действительно не знает, что дальше. Всю оставшуюся жизнь держать Алику под замком? Поступить ее в какой-то другой институт, водить туда за ручку и сдавать экзамены через конверты? Ну, хорошо, это на пять лет, а потом? Что Алика будет делать после того, как получит диплом? Ответов на эти вопросы у Ирины не было.

— Ну а сама-то ты как? — спросил Борис Владимирович. — Довольна своей жизнью? Ведь карьера все-таки состоялась?

Ирина отрицательно покачала головой:

— Довольна? Не сказала бы. Вот вы сейчас меня спросили, а я вдруг подумала: разве «сериальная обойма» — это то, к чему я стремилась? Меня даже творчество мое уже не радует, оно превратилось в ремесло. Я штампую роли, как автомат в общепите наливает кофе в стаканчики. Многое я вообще не стала бы играть, будь моя воля, но мне платят, значит, приходится. Попала белка в колесо — пищи да беги.

Посреди ее монолога Чигринский невольно поморщился, и Ира тут же вспомнила, как он неоднократно повторял им, что слово «творчество» никогда не употребляется в первом лице. «Творчество бывает только у других. Есть творчество Пушкина, есть Врубеля, есть Феллини. А «моего» нет и быть не может. Говорить о себе, что он творец, гений и талант, позволено только самодовольным индюкам, компенсирующим недостаток культуры избыточным самомнением», — заявлял он.

Но сейчас Борис Владимирович заговорил, конечно, совсем не об этом.

— Знаешь, Ирочка, — сказал он, отставляя пустую чашку, — людей понять сложно, а нас, актер актерычей, еще сложнее. Мы привыкли играть, лицедействовать, жить чужой жизнью. Но когда я увидел тебя, я сразу почувствовал, что ты в отчаянии. — Ирина вскинула голову, но ее собеседник продолжил: — Не спорь со мной, прошу тебя. Тебе только кажется, что ты живешь, а на самом деле ты действительно как та белка в колесе. Но тебе и попищать-то не для кого.

На глаза Ирины невольно навернулись слезы. Чигринский наклонился к ней и ласково коснулся ее плеча:

— Тебе надо передохнуть, Ирочка. Сделать паузу. Съездить в какое-нибудь тихое место, побыть наедине с собой. И только потом двигаться дальше. Кстати, ты же у нас вроде бы из Атяшево?

— Какая же у вас все же поразительная память, Борис Владимирович! — невольно восхитилась Ирина.

Эта особенность Чигринского не была для Ирины новостью. О его почти феноменальной памяти в ГИТИСе ходили легенды. А курсе на третьем, когда кто-то из студентов спросил его об этом на занятии, выяснилось, что способность помнить все важное у их наставника — не дар свыше, а результат многолетних усилий. Еще в школе, готовясь поступать в театральный, он начал тренировать свою память, чтобы запоминать как можно больше ролей. С возрастом Борис Владимирович не оставил этой привычки и до сих пор помнил не только лица и имена всех своих учеников, но и основные вехи их биографии.

— А почему это вы вдруг вспомнили про Атяшево? — с интересом спросила Ирина.

— Потому что сам побывал в ваших краях, — серьезно отвечал Чигринский. — И должен тебе сказать, до сих пор нахожусь под впечатлением. Хотя прошло уже много лет.

— Это как же так? — невольно заинтересовалась Ирина.

— А вот так. Ты ведь, конечно же, знаешь Гунские курганы?

— Ну, разумеется. У нас их называют Атяшевские Бугры. Или просто Бугры, — кивнула Ира и усмехнулась. — Вроде как местная достопримечательность. Овеянная легендами, как выражаются в туристических справочниках.

Однако собеседник не поддержал ее ироничного настроя.

— Вот в тех-то удивительных местах я и побывал, — поделился Чигринский. — Знаешь, когда моей Лели не стало, у меня жизнь словно ножницами обрезало. Вообще ничего не хотелось — ни пить, ни есть, ни работать, ни даже с внуками видеться. Готов был лечь и лежать, пока не отправлюсь следом за ней. Спасибо, друзья не дали. Сережка Федотычев приехал как-то и говорит: «Вставай, собирайся и поехали. Отвезу тебя кое-куда». Я упирался, но он и слушать ничего не стал, чуть ли не силком меня вытащил. Привез к себе на родину, а он почти что твой земляк — из Алатыря. Переночевали мы у него, а утром встали пораньше и задолго до рассвета отправились к этим самым курганам. Я сначала не знал, что это за место, а он и не сказал мне ничего. Только потом, когда возвращались, уже объяснил, что к чему. Рассказал, что там… Впрочем, что я тебе-то это говорю, ты сама оттуда, сама все знаешь.

Ирина неопределенно пожала плечами. У нее имелось свое мнение на этот счет, но она не считала нужным сейчас его высказывать.

— И там… — Борис Владимирович замолчал ненадолго. — Даже не знаю, как тебе это объяснить… Там на меня точно озарение какое-то снизошло. Будто глаза открылись. Вроде место-то само — ничего необычного: холм посреди поля над речкой. А вот поднялся я на тот холм, огляделся вокруг — солнце встает, красота такая, хоть картину пиши! И чувствую — что-то поменялось во мне, тоска слетела, как корка со старой раны. Вдруг подумалось: а разве хотела бы Леля, чтобы я так убивался по ней? Легче ей от этого? Да наоборот! Она была бы только рада, если б я снова зажил полноценной жизнью, опять начал бы работать, заботиться о семье… Странно, но до курганов мне это даже в голову как-то не приходило…

— Когда тебе плохо, забываешь обо всем, — задумчиво проговорила Ирина.

— А когда тебе хорошо — тем более, — усмехнулся Чигринский. — Мы вообще стали какими-то удивительно нечуткими. И безэмоциональными. Пробудить в нас чувства могут только трагедия, катастрофа — и то не всегда. А когда все хорошо, мы просто не замечаем этого, не радуемся тому, что имеем.

— Нам просто некогда это заметить, — поддержала мысль Ирина.

— Так-то оно так, однако…

В сумочке у Ирины тренькнул телефон — напоминание, что пора возвращаться к работе. Ира смутилась:

— Извините, что прерываю на полуслове, но…

— Да что ты, конечно! Мне и самому давно пора идти. — Борис Владимирович поднял руку, подзывая официантку. — Счастливо тебе, Иришка. Держись. И все-таки подумай над моими словами, хорошо?

Ира машинально кивнула и поспешила к двери, на ходу нащупывая в сумочке сигареты.

* * *

Освободилась Ирина неожиданно рано, еще не было и десяти. Зимой в это время уже давно тьма кромешная, но сейчас, в конце июня, в период самых длинных дней, было еще светло, и Ира тут же потянулась за планшетом, чтобы посмотреть в ежедневнике, не успеет ли она сегодня сделать что-нибудь из длинного списка дел. Нет, пожалуй, ничего не получится. Но в конце концов это тоже неплохо. В кои-то веки она вернется домой еще до полуночи и, быть может, даже сумеет лечь спать пораньше и выспаться перед завтрашним самолетом.