Перекрестки судьбы. Время полыни - Игорь Соловьев

* * *

– Вот такая, брат, штука, эта Зона! – Николай устало мял папиросу желтыми от табака пальцами. – И колючка есть, и заборы. И солдаты – «вертухаи», и уголовный элемент встречается. Да только там все наоборот: в тюрьмах хода нет «оттуда», а в эту нет «туда». А она тянет, родимая, манит и привязывает к себе навсегда. Много там непонятного и оттого страшного, сколько народу сгинуло, не счесть. Но и желающих попасть туда не меньше. Вот и шарахаются вокруг нее разные… Одни, как волки, в одиночку ходят, другие – гиенами в стаи сбиваются. Кто честно промышляет, кто «шакалит», всякие есть. И дураки, и умники, и фанатики, и сектанты. Одни безобидны, а вот другие… Много жутких слухов. Впрочем, чего сам не видал, о том брехать не буду. Поедешь – сам наслушаешься.

Афганец взял две спички, сложил головками одну чуть ниже другой и, чиркнув о коричневый бок коробка, прикурил. И выжидающе посмотрел на Сокольских.

Сергей задумчиво разглядывал водочную этикетку, словно надеясь прочитать на ней какой-то ответ. В этот вечер на парня лавиной обрушились чужие откровения. И как бы ни бредово звучали слова сидящего перед ним человека, как ни мутил сознание хмель, рассказы Николая вытряхнули и переворошили молодую, но уже покалеченную душу бывшего пограничника.

– А почему я? – наконец спросил Птица.

– А ты, Сережа, фартовый, – ничуть не смутившись, ответил Николай.

– Да уж… – Сокольских с сомнением бросил взгляд на свои заношенные штаны. Да на стоптанные старые кроссовки с двумя разными шнурками.

– Нет, парень, конечно, лично я тебя не знаю, тут твоя правда. Но вот людей в целом – насквозь вижу! И о тебе как о человеке могу многое сказать. Вот ты, верно, сидишь и думаешь, что я случайно заговорил о Зоне-то? Может, я и сам думаю, что случайно. Ан нет! Это Зона тебя через меня к себе зовет. Она моими глазами на мир смотрит, ощупывает каждого встреченного да знак мне подает: мол, этот! Каждый, кто там побывал, в себе Ее печать несет, хочет он того или нет.

Уже рассвело, когда ворвавшийся майский ветер стукнул о стену раскисшей от сырости форточкой, разметав по столу все ночные запахи и папиросный пепел.

– Ну, так что? – нарушив затянувшуюся тишину, спросил Николай. – Поедешь туда или я тебя не убедил?

Сокольских посмотрел на мятую, пустую, как его собственная жизнь, пачку «Беломора». И глухо, будто в пересохший колодец, сказал:

– Да хоть завтра.

Афганец кивнул и вдруг, словно спохватившись о чем-то, загремел ящиками старого, с облупившимся лаком, серванта. Прошло несколько долгих минут, прежде чем он обнаружил искомое.

– Вот! Держи, на удачу! – В ладонь Сергея перекочевала небольшая серебристая пластинка на шнурке. На пластинке были изображены падающая с неба звезда и трубящий ангел. В целом предмет можно было бы принять за церковную ладанку, если бы не одна странная деталь. Из ангельской трубы вместо символических звуков и нот вырывалась длинная цифровая последовательность нулей и единиц.

– Что это? – Птица с любопытством рассматривал необычный предмет.

– Если честно, я и сам толком не знаю. Амулет, не амулет, что-то такое. В общем, с дыханием Зоны вещица. Мне она фарт принесла, живым вернулся. Так что бери, не думай.

– Да? – С сомнением подбросил пластину в ладони Сергей. – А как она вообще к тебе попала?

– Досталась от одного хорошего человека. Вот ему-то потом удачи не хватило. Может быть, потому что он мне эту штуку отдал? Кто ж теперь подскажет? Вижу, спросить хочешь, почему тебе ее отдаю?

– А действительно, почему? – Сокольских попробовал на прочность узелок шнурка. Тот держался крепко.

– Не отсюда она, вещица эта. И обратно в Зону хочет вернуться. Будешь смеяться, но прямо места себе не нахожу. Аура, что ли, от нее тревожная? Не плохая, нет. Просто чувствую, что там она нужнее. А раз вам по пути, отчего бы тебе ее не взять? Говорю же, удачу приносит!

В Зону Сергей поехал только через три месяца. В течение лета он ругал себя за торопливо принятое решение, но жизнь словно сама подталкивала его к той пропасти, что глубиной уходила в чернобыльские события далекого 86-го года. Дела шли все хуже, надежды на лучшее поочередно лопались, как стальные тросы во время ревущего шторма. И осенью, в ее золотую ласковую пору, Сокольских принял решение отдаться в руки судьбы. Спорить с нею он уже не мог, да и просто по-человечески устал.

* * *

Сентябрь 2005 года.

Границу Украины Сокольских пересек без особых проблем. Поезд уныло тащил вагоны, набитые пассажирами, как спелый арбуз – семечками. Проводники разносили постельное белье и мутный чай, «челноки» таскали набитые сумки, хлопала тамбурная дверь. Личность Сокольских не заинтересовала ни хмурых пограничников, ни уголовный элемент, если таковой, конечно, имелся.

Всю дорогу за окном шел дождь. Изредка появляющееся солнце робко пыталось разогнать низкие облака, но они бесконечной угрюмой стеной плыли с запада на восток. На замызганных перронах лежали первые увядшие листья, лужи не спешили подсыхать. Осень уверенно сменяла летние дни и напоминала о себе все чаще.

Сергей прислушался. Где-то в глубине вагона тренькала гитара. Потом раздался сухой кашель, рядом заплакал ребенок, послышался голос матери, ласково успокаивающей свое дитя. Спустя пару минут Птица услышал песню – незнакомую, но слова были о Чернобыле, и Сергей напрягся, вслушиваясь в голос поющего.

Птица дослушал, а потом, свесившись с койки в проход, попытался разглядеть лицо музыканта. Тот сидел где-то в середине вагона, и из-за соседних полок можно было увидеть только рукав старой камуфлированной куртки. Пальцы, поддерживающие гриф, ловко зажимали струны на ладах, но голоса было уже не разобрать. Певец что-то тихо говорил, тюкали эмалированные кружки, да не умолкая плакал ребенок.

В нужный час Сергей собрался и, протолкавшись сквозь узкий «штрек» вагона, вышел к дверям тамбура. Там, в ожидании станции, уже столпился народ. Преобладали в основном пенсионеры: с рюкзаками, тележками и разнообразным садовым инструментом.