Племенной скот - Наталья Лебедева

Двор был тих, и магазинчик – цел. Никто не позарился на него, пока ближе к центру была добыча пожирнее. Деду Сергею было совсем не по душе то, что приходилось делать, но он взял-таки камень, подкинул его на ладони, примериваясь, и швырнул в витрину. Та охнула звонко, по-бабски, и испуганно осела вниз. Дед шагнул в проем и принялся сгребать со стенда все подряд пакетики, надеясь, что меж цветами окажутся и семена овощей.

Потом он вернулся домой.

Домашние его сидели на узлах в прихожей, окружив единственную горящую свечу. Остальные свечи, найденные в доме, не жгли из экономии, и они лежали поверх одного из узлов. Дети притихли и, даже не думая спать, испугано жались к маме. Их карие глаза тепло блестели, отражая пляшущий огонек.

Пьяные крики во дворе усилились, все чаще и чаще звенело битое стекло.

– Что? – спросила жена, и дед понял, что она сходит с ума от беспокойства.

– Плохо, – ответил он. – Весь город без света. Мародеры. Думаю, это надолго. Оставаться нельзя. Уезжаем.

Ему поверили и не стали задавать вопросов.

Дед по-хозяйски прошелся по квартире, собрал вещи, необходимые по его мнению, но забытые женой и детьми. Он тщательно закрыл окна, вынул вилки из розеток, закрыл краны на трубах, словно собирался не бежать из дома, а уехать на пару недель в отпуск. Потом взрослые молча взвалили на спины огромные тюки, чтобы не ходить из дома к машине дважды, а дети, словно цыганята, схватили маму за края одежды.

Они немного помедлили перед тем, как открыть дверь. Остававшаяся позади квартира была уютной и тихой; за ее стенами бушевала стихия. Квартира обещала быть надежным кораблем, шептала, что не страшны ей никакие бури, но дед Сергей предпочитал твердую почву корабельной палубе. Отпирая дверь, он вздохнул, и домашние ответили ему тяжелыми вздохами. Когда все вышли, дед тщательно запер замок, хотя и не верил тому, что когда-нибудь вернется обратно. Ключ он положил в карман, чтобы потом, много лет спустя, найти его на дне огромного сундука и, повесив на веревочку, остаток жизни носить на груди. Сын председателя партийной ячейки, он так и не смог поверить в Бога, но когда было тяжело, когда не оставалось ничего, кроме надежды и веры, ключ этот помогал ему жить.

Двор был полон бедового народа. Люди семейные и тихие сидели по домам, жгли разноцветные, фигурные, припасенные для Нового года свечи и надеялись на скорое спасение.

Звенели, разбиваясь об асфальт, опустевшие бутылки, вопили сигнализацией машины; их хозяева боялись высунуть во двор нос. Кого-то тошнило в кустах, пьяный смех метался в темноте, натыкаясь на стены девятиэтажек и бесконечно множась.

Бордовый жигуленок деда Сергея стоял во дворе в ряду прочих машин. Он не вопил сигнализацией, потому что дед не включал ее, чтобы не выбегать на балкон каждый раз, когда она запищит; на нем не сидела пьяная компания – потому что машина была невзрачной и пыльной.

Узлы деловито и молча запихали в багажник; то, что не поместилось, взяли в салон на колени, так что сидеть было тесно; завернутая в скатерти и простыни одежда закрывала лица, мешала дышать и смотреть. Внучки молчали, сидели сжавшись, что было так на них не похоже, и казалось, что они стали вдруг худенькими и почти невесомыми. Заурчал мотор, фары включились осторожно, как-то не сразу, словно и машина чувствовала опасность. Узлы закрывали детям обзор, езда убаюкивала, и они уснули, привалившись к жарким бокам родителей. В машине было душно: стекла опускать боялись.

Ехали медленно и с оглядкой, уворачиваясь от автомобилей, что неслись по встречке, петляли, врезались в столбы. Из них, шатаясь, выходили водители и тут же пересаживались в другие машины.

Если на улице было пусто и тихо, а на пути попадался магазин с разбитой витриной, машину останавливали, и дед Сергей приносил еще соли, спичек, муки и крупы. Однажды, возвращаясь к своим, он остановился и стоял, покачивая головой: словно то, на что он смотрел, вызвало у него сожаление. Потом очнулся и сел за руль.

– Что? – спросила жена.

– Да так.

– Что?!

– Нет, ничего. Тащат телевизоры. Зачем?

Дед Сергей говорил отрывисто и коротко, голос его почти не выражал эмоций, но родные знали, как сильно он волнуется, слышали, как он сухо покашливает, видели скованность его движений. Чувствовали меру его страха за них.

Они приехали в деревню глубокой ночью. Старый дом встретил их сыростью и пылью, запахом волглых половиков и сквозняком из рассохшихся рам. Дед Сергей не разрешил затопить печку.

– Будет чадить, – сказал он, и ночь они провели в машине.

Дети спали, склонив на узлы свои головки, прижав к груди игрушечных зверей. Они вспотели, тонкие волосы завились колечками, прилипли к щекам.

Взрослые дремали в неудобных позах, просыпались, переглядывались, прислушивались к звукам извне, снова засыпали. Под утро, перед самым рассветом, пошел мелкий дождик.

Взрослые вышли из машины и встали рядом с ней, кутаясь в куртки, поеживаясь и зевая от холода. Небо, едва тронутое дыханием рассвета, было дымчато-серым, унылым и вялым. Кусты и деревья, понурившись, мокли в противной мороси. Дом казался старой побитой собакой. Голову-крышу он склонил набок, окна-глаза влажно поблескивали слезами дождя, почернели стены, размокшие щепы вылезали из бревен, словно клочья шерсти из растрепанной шкуры.

– Мы сможем тут жить? – волнуясь, спросила жена.

– Сможем, – пожал плечами дед Сергей. – Жили же раньше. Дом поправим, печку… Баньку построим.

– Ты думаешь, надолго? Мы здесь надолго?

– Думаю, нет. Но банька не помешает. Давно мы тут не были. Зря. Надо было ездить.

Наладили печку и протопили дом; пошли за водой.

Деревня была маленькой и мертвой, и даже летом, на дачи, сюда никто не ездил: не было воды, газовые баллоны не привозили, а подстанцию все время портили охотники за цветметом, и света не было тоже.

Колодец был скрыт высокой травой, и дед Сергей с зятем, подходя к нему, оставляли в зелени темный шрам.

Подгнившая скользкая крышка пачкала ладони. Ржавая цепь медленно разматывалась, опуская в недра колодца привезенное с собой эмалированное ведро.

Вода оказалась подернута зеленой ряской и плохо пахла. Дед Сергей и зять вычерпали несколько ведер в надежде, что станет лучше, но вода воняла раз от раза все сильнее.

– Родник был в той роще. Далековато, правда, – сказал, задумчиво прищурившись, дед Сергей, и они пошли в рощу, которая перерастала в небольшой лес, и долго плутали там, пока не нашли родника, что бил из земли, окруженный рыжей жухлой травой и черным ажуром упавших с деревьев веток.

Оба напились тут же, черпая ладонями студеную воду, и вода была сладкой на вкус.

Дед Сергей пил воду, холодные капли стекали по его длинной седой бороде. Эта вода, колодезная, была ничуть не хуже той, ключевой. Колодец они с зятем выкопали сами, это было их первым и важным делом, и каждый глоток напоминал ему о запахе влажной земли, о том, как медленно, венец за венцом, уходил в глубину узкий сруб.