Венец Гекаты - Наталья Александрова

Мария Тимофеевна поджала губы и подошла к дивану.

— Амалия Антоновна, голубушка, что с вами?

Никто не отозвался, только портьера на окне колыхнулась — чуть заметно.

Мария Тимофеевна осторожно тронула лежащую за плечо. От легкого толчка тело повернулось, и соседки хором закричали от ужаса. На них глядело мертвое синее лицо, глаза вылезли из орбит, изо рта вывалился багровый язык.

Вера икнула и сползла по стенке на пол. Мария Тимофеевна, стараясь не смотреть в страшное лицо, отошла от дивана и нагнулась к Вере. Та была в обмороке.

— Да что ж такое! — с досадой крикнула Мария Тимофеевна. — С тобой еще возиться! Ну и молодежь нынче хилая пошла! Квасить-то у нее здоровья хватает…

Сама она держалась бодро, хотя сердце стремилось выпрыгнуть из груди, а в ушах бухал колокол.

«Милицию или “Скорую”, — подумала Мария Тимофеевна, — лучше милицию, пускай они сами разбираются».

Чтобы пройти к телефону, требовалось обогнуть диван, и тут Мария Тимофеевна заметила тонкую лиловую полосу на шее Амалии — под стоячим воротничком кружевной блузки. Крик застыл у нее в горле. Она выскочила из квартиры и от волнения побежала не к себе, а наверх.

Несмотря на то что сердце билось еще сильнее, Мария Тимофеевна с маху скакнула на четвертый этаж горной серной и заколотила в дверь соседей ногами.

Явился Толик, здоровенный амбал в вылинявшей тельняшке с оторванными рукавами — очевидно, чтобы все могли оценить его бицепсы и татуировки.

Позвонив по телефону, поддерживаемая Толиком, Мария Тимофеевна на нетвердых ногах спустилась вниз. Дверь квартиры Амалии была распахнута настежь. Вера сидела на полу, очумело крутя головой. Портьера больше не колыхалась.

— Ни фига себе! — Толик подошел к дивану.

— Не трогай там ничего! — слабым голосом сказала Мария Тимофеевна. Она регулярно смотрела детективные сериалы и знала, как следует вести себя на месте преступления. Женщина опустилась на вертящийся стул возле клавесина с нотами, раскрытыми на романсе. Ее взгляд невольно остановился на словах:

Не успели бравые, слегка поддатые санитары вынести из квартиры бренные останки Амалии Антоновны и без всякого почтения к покойной запихнуть их в труповозку, как на пороге квартиры появилась Раиса Павловна — сотрудница жилконторы в неизвестном чине и с непонятными обязанностями, но с начальственными замашками и с административной «халой» на голове.

По мнению жильцов, единственное, чем занималась Раиса Павловна за свою немаленькую зарплату, — это разъясняла населению в доступной форме, что оно, это население, само виновато в том, что топить в этом году начнут значительно позже, чем обычно, ремонт раздолбанного тротуара откладывается на неопределенный срок, электричество в доме то и дело отключают и из кранов вместо воды течет неизвестная науке вонючая бурая субстанция.

Но сегодня у Раисы был какой-то не начальственный, а заинтересованный и даже заискивающий вид.

— Что, скончалась Амалия Антоновна? — осведомилась она фальшивым голосом, скорбно поджав губы. — Отмучилась?

— Умерла, — ответила Мария Тимофеевна, искренне удивляясь, что Раиса знала имя-отчество одинокой небогатой старухи. Она не без основания подумала, что сотрудница жилконторы вынашивает какие-то далеко идущие планы относительно освободившейся квартиры, и на всякий случай добавила: — Племянник у нее есть. Ему все и отойдет, по завещанию. С ним уже созвонились.

— Хорошо-хорошо! — миролюбиво проговорила Раиса, стрельнув глазами по сторонам, и покинула квартиру.

Выйдя на лестничную площадку, она достала мобильный телефон и торопливо сообщила:

— Это Раиса Павловна. Да, она умерла… наследник имеется, племянник… ну, это уж как водится… уж я надеюсь, что вы меня не обидите!

На Фонтанке, напротив Летнего сада, расположен тихий и красивый квартал, носящий несколько необычное название — Соляной городок. Этот квартал ограничен улицей Пестеля (прежде — Пантелеймоновской), Гангутской улицей и Соляным переулком. Самое заметное здание квартала — старинная Пантелеймоновская церковь.

В конце восемнадцатого века здесь, на месте деревянной Партикулярной верфи петровского времени, были выстроены соляные и винные склады, которые и дали имя кварталу.

В этом-то квартале располагается антикварный магазин с непритязательным названием «Старина».

Витрины магазина не поражают роскошью выставленных в них предметов. Пара невзрачных китайских ваз, шкатулка из черепахового панциря, несколько серо-голубых датских тарелок, цветная японская гравюра, резные старинные шахматы — случайные, не очень ценные вещи. Но знатоки и любители антиквариата знают, что за этими непритязательными витринами скрывается один из лучших магазинов города, в полутемных залах и извилистых коридорах которого можно найти настоящие сокровища прошедших веков.

В залах со скучающим видом прохаживаются продавцы-консультанты — унылые мужчины средних лет в темных, мятых, обсыпанных перхотью пиджаках, равнодушно взирающие на случайных посетителей, но оживляющиеся при виде знакомого коллекционера и вполголоса ему сообщающие:

— Константин Петрович, у нас кое-что для вас появилось! Классицизм, эпоха Павла Первого, в отличном состоянии!

А в самой глубине торгового помещения, в небольшом кабинете, до потолка заваленном обломками минувшего, сидит владелец этого магазина, Казимир Болеславович Пауцкий, известный в узких кругах под характерным прозвищем Паук.

Казимир Болеславович и внешне напоминает паука: тщедушное тельце с длинными цепкими руками, большая голова с глубокими залысинами, темные, глубоко посаженные глаза.

Но в действительности не имя и даже не характерная внешность послужили причиной такого прозвища.

Отсюда, из своего полутемного кабинета, Пауцкий протянул по всему городу тонкие, невидимые нити своей паутины, он постоянно ждет, прислушивается — не задрожит ли одна из этих нитей, сообщая ему, что в паутину попала добыча.

На него работают врачи «Скорой помощи» и санитары моргов, участковые милиционеры и техники-смотрители, паспортистки и даже рядовые сантехники. Впрочем, «работают» — это громко сказано. Все эти люди просто сообщают Пауку (за определенную плату) о кончине стариков и старушек перспективного возраста, в чьих квартирах или комнатах могли уцелеть предметы старины.

Чаще всего сигнал оказывается бесполезным: к примеру, в квартире усопшей единственным предметом антиквариата была она сама, из произведений искусства имелся только японский рекламный календарь за семьдесят шестой год, а вся «старинная мебель» — это разрозненный румынский гарнитур, купленный по случаю лет тридцать тому назад.